Исмаил понял, что она наложила на кубок заклятие.

Аргалье шел сорок шестой год. Он был высок ростом. Несмотря на тяготы военного поприща, лицо его оставалось белым, а гладкая, нежная кожа вызывала неизменное восхищение у женщин. Его страстью были тюльпаны. Их он полагал цветами удачи и приказывал вышивать на своих одеяниях. Комнаты, отведенные для него во дворце, всегда были полны тюльпанов. Из пятнадцати сотен сортов, которыми славился Стамбул, он отдавал предпочтение шести: «сиянию рая», «безупречной жемчужине», «дарителю наслаждения», «внушающему страсть», «сопернику бриллианта» и «утренней розе». Он по-женски любил украшения и в перерывах между сражениями одевался в шелка и увешивал себя драгоценностями; также он любил носить меха, предпочитая те, что доставляли через Феодосию из Московии, — шкуры лис и рысей. Его длинные волосы были черны как вороново крыло, а губы красны как кровь.

Кровь и ее пролитие были основным делом его жизни. При султане Мехмеде Втором он участвовал в двенадцати кампаниях и всякий раз, когда пускал в ход аркебузу или меч, неизменно одерживал победы. С полком верных янычар и с четырьмя соратниками — гигантами Отто, Ботто, Клотто и Д'Артаньяном, которые служили ему щитом, Аргалье были не страшны дворцовые каверзы, и, пережив семь покушений на свою жизнь, он остался цел и невредим. После смерти Мехмеда страна оказалась на пороге междоусобицы: оба его сына — Баязид и Кем — рвались к власти. Когда Аргалье стало известно, что главный визирь, в нарушение традиции, решил отложить похороны султана на трое суток, чтобы Кем успел вернуться в столицу и занять трон, Аргалья с четырьмя швейцарцами ворвался в покои визиря и расправился с ним. Затем он возглавил армию Баязида, изгнал из страны потенциального претендента на трон и стал главнокомандующим при новом султане. Он сражался с египетскими мамлюками на суше и на море и, после того как одержал победу над объединенными силами Венеции, Венгрии и Папы Римского, получил звание адмирала.

Вслед за этим возникли проблемы с анатолийскими кызылбаши. Все они носили красные фески с двенадцатью кистями — в знак того, что признают высшим владыкой двенадцатого имама, — и, соответственно, поддерживали шаха Исмаила, присвоившего себе божественный статус. Третий сын Баязида, Селим, по прозванию Грозный, был за то, чтобы истребить их всех без промедления, но его отец не хотел кровопролития, из-за чего лишился уважения сына. Тот стал считать его трусом и отступником. Когда в Стамбуле получили от Исмаила знаменитый кубок, Селим Грозный воспринял это как личное оскорбление. Он поднял кубок, как дуэлянт поднимает брошенную ему в лицо перчатку, и поклялся, что из этого кубка будет пить кровь Сефевида Исмаила. «Я возьму на себя роль виночерпия», — произнес, выступив вперед, Аргалья. Баязид продолжал удерживать сына, и для Аргальи это послужило сигналом: несколькими днями позже он со своими янычарами перешел на сторону Селима. Стареющему султану было предложено освободить трон, что он и сделал. Баязид отправился к себе на родину, во Фракию, и по дороге умер от горя, что было как нельзя кстати: в мире нет места для тех, кто потерял хватку. Селим при содействии Аргальи взял в плен своих братьев — Ахмеда, Коркуда и Шахиншаха — и велел их задушить. Их сыновей он тоже убил. Таким образом порядок был восстановлен и мятежу положен конец. (Много лет спустя, рассказывая об этом Макиа, Аргалья, в оправдание такого злодейства, сказал: «Когда новый человек захватывает власть, ему надлежит начать правление с самых жестких мер, тогда каждое следующее решение народ будет воспринимать как улучшение ситуации в стране». Макиа долго хранил молчание, но в конце концов сказал: «Как это ни ужасно, ты прав».) Когда столкновение с Исмаил-шахом стало неизбежным, Аргалья со своими янычарами был послан на север Анатолии,[46] в Рум, и тысячи кызылбаши были брошены в тюрьмы или умерщвлены. Это обеспечило беспрепятственный проход войск через их территорию. Шаху Исмаилу было направлено послание, в котором говорилось: «Ты более не следуешь заповедям нашей святой веры. Ты превратил свою шиитскую клику в греховное сексуальное сообщество. Ты пролил кровь невинных». Стотысячное войско Селима Грозного расположилось лагерем у озера Ван, в Восточной Анатолии. Среди прочих полков там находились и двенадцать тысяч янычар Аргальи. В их распоряжении было пятьсот пушек. Соединенные цепями, они образовывали непреодолимый для противника барьер.

Чалдыран, где должна была состояться решающая битва, находился к северо-востоку от озера. Войско Исмаила насчитывало от силы сорок тысяч, и почти все — конники, но Аргалья знал по опыту, что численное превосходство не всегда решает исход сражения. Подобно Владу Дракуле, шах Исмаил использовал тактику выжженной земли, и турки на последнем марше от Сиваша до Арзинджана оставались без провианта и без воды. Когда после долгого похода они разбили лагерь у озера Ван, солдаты были голодны и изнурены, а такая армия может оказаться небоеспособной. Позднее принцесса Кара-Кёз объяснила Аргалье, почему победа все же досталась туркам. «Всему виной его глупое рыцарство, — сказала она. — Рыцарство да еще его дурак-племянник, к чьим словам он прислушивался больше, чем к моим».

Дело в том, что обольстительница Кара-Кёз вместе со своей рабыней Зеркальцем в нарушение всех правил находилась во время битвы рядом с Исмаилом, на холме, откуда открывалась панорама боя. Она стояла возле шахского шатра. Ветер трепал ее одежды, и солдаты, глазея на ее лицо и груди, начисто забывали о воинских подвигах.

«Надо было совсем спятить, чтобы позволить тебе находиться здесь», — сказал Аргалья, когда на исходе дня, весь в крови, опустошенный, поднялся на холм, где стояли, всеми покинутые, обе женщины. «Да, — бесстрастно отозвалась Кара-Кёз. — Да, это я свела его с ума».

Ее чары не возымели действия, когда речь зашла о военной стратегии — Исмаил не прислушался к ее советам. «Взгляни, — кричала она, — турки все еще заняты организацией обороны! Атакуй же их сейчас, когда они еще не готовы! Смотри — у них линия из пятисот пушек, а за ней — двенадцать тысяч мушкетеров! Если пойдете в лобовую атаку, от вас ничего не останется! И почему у твоих солдат нет ружей?! Ты же знаешь, какая это подмога! Где они?!»

Шахский племянник Дурмиш-хан ответил ей, что нападать, когда противник еще не подготовился, бесчестно, что атака с тыла — вещь неслыханная и что ружье — оружие, недостойное мужчины. «Его используют лишь трусы, — у кого недостает смелости приблизиться к врагу. Невзирая на ружья, мы навяжем им рукопашный бой, и победит мужество, а не какие-то там аркебузы и мушкеты!» — заключил свою отповедь Дурмиш. Не зная, плакать или смеяться, она повернулась к Исмаилу: «Скажи ему, что он полный дурак!» — воскликнула Черноглазка, на что шах персидский ответствовал: «Я не разбойник с большой дороги, чтобы нападать из-за угла. На всё воля Аллаха».

После этого она отказалась наблюдать за боем, ушла в шатер и села спиной к входу. Ее рабыня опустилась возле нее и взяла ее руки в свои. Шах Исмаил возглавил атаку на правом фланге и смел левую цепь обороны турок, но Кара-Кёз не шелохнулась. Обе армии несли страшные потери. Кавалерия персов уничтожила цвет османской конницы: иллирийцев, македонцев, сербов, эпирцев, фессалийцев, фракийцев. Сефевиды теряли одного полководца за другим, и, сидя в шатре спиной к входу, Кара-Кёз называла имя очередного убитого: «Мухаммад-хан, Хусейн-бек Лала, Сару-Пира…» За нею их имена повторяла Зеркальце, и от этого казалось, что по шатру гуляет эхо. «…Амир Низам-ад-дин Абд аль-Баки…» — «…Аль-Баки…»

Но имя того, кто сам себя провозгласил богом, так и не прозвучало под сводами шатра. В центре турки еще держались, но кавалерия на флангах была близка к панике. В этот решающий миг Аргалья бросил вперед своих янычар. «Если хоть кто-то побежит, — крикнул он, отдавая приказ, — я самолично разверну на вас пушки!» Четверо вооруженных до зубов швейцарцев, ободряя и угрожая, пробежались по шеренгам, заговорили мушкеты, и Кара-Кёз произнесла: «Буря. Началась буря». —«.. Буря», — эхом откликнулась Зеркальце. Теперь уже не было нужды смотреть на поле битвы. Пришло время оплакивать мертвецов. Шах Исмаил уцелел, но битву безнадежно проиграл. Раненый, он бежал с поля боя без нее. Она это поняла. «Он нас бросил», — шепнула Кара-Кёз. «…Бросил», — повторила вслед за ней рабыня. «Теперь мы добыча врага». — «…Добыча врага», — шепнула эхо-Зеркальце.