Когда Андрей со своим взводом входил в горящий лес, Лавров и Панкратов были в открытом озере. Лодка двигалась мягкими толчками, плескалась под бортами вода, а вокруг только дымная мгла да шелестящие пеной, расплывающиеся за кормой воронки от весел.

Далеко позади остались и берег и застава. Лавров уже развернулся и осторожно греб к острову,- луды все не было. Напрасно Панкратов пытался достать дно: весло, не коснувшись грунта, выталкивалось наверх, а впереди уже маячил высокой конической шапкой задымленный бугор острова.

Под бортом проплыли зеленые нити водорослей, на песчаной банке вынырнула редкая полоска камыша. До острова двести-триста метров, дальше грести нельзя.

Тихо шурша бортами, лодка вошла в камыш. Наклонившись друг к другу, Лавров и Панкратов сняли с пулемета брезент и привязали лодку, стараясь не вспугнуть подступившую со всех сторон мглистую влажную тишину.

Передвинув автомат за спину, прихватив его ремнем, Панкратов сунул за пояс гранаты и тихо, без плеска, прямо в одежде опустился в воду.

— Дадут ракеты — бей по острову, снимайся с якоря и во весь дух ко мне! Начнут стрелять раньше времени — прикрывай пулеметом…

— Есть прикрывать пулеметом,- Лавров наклонился над бортом.- Там, старшина, возле ольхи — песок, самое удобное место, только камыша нанесло — трещит, спасу нет! А за ольхой — наверх удобней… Константин Сергеевич, пусти меня, я все там знаю!

— Я тоже знаю… Панкратов, оттолкнувшись от лодки, поплыл, раздвигая упругие, шелестящие жесткими листьями стебли камыша.

Лавров знал: старшина верит в него и не потому оставил в лодке, что не мог поручить ему захват острова — самую сложную часть задачи, а потому, что не хотел во второй раз за эти сутки посылать почти на верную смерть.

Лавров проверил, надежно ли укреплен его «максим», осмотрел ленту в приемнике и, напряженно вглядываясь в туманный берег, стал ждать.

Некоторое время еще можно было видеть голову плывущего Панкратова, но, удаляясь, она становилась все менее заметной, потом слилась с плотной завесой тумана и дыма.

Панкратов медленно плыл брассом, опуская лицо и выдыхая прямо в воду. Ни шума, ни всплеска, только, расходясь широкой дугой, бежал впереди него валик волны. Одежда, сохранявшая в первое время воздух, намокла и связывала тело. Гирями тянули ко дну автомат и гранаты. С каждым толчком все медленнее и размереннее движения, все спокойнее вдох, все длиннее наплыв — знал старшина, что значит плавать с оружием.

Перед глазами затянутый плотной мглой горизонт, далеко справа просвечивающее сквозь дым зарево над заставой, и прямо впереди туманный бугор острова с темнеющими у воды кустами, каменистыми склонами и одинокой елью.

Панкратов уже не чувствовал холода, хватавшего за сердце в первые минуты, но с каждым гребком все большей усталостью наливались руки, все тяжелее становилось оружие. Еще шире, еще спокойнее движения, вдох полной грудью и толчок за толчком — вперед и вперед без шума, без всплеска. Ближе и ближе остров, светлей и прозрачнее воздух, ярче на востоке заря.

Руки ткнулись в подводный валун. На бугре под елью то ли камень, то ли голова часового. Держась за валун, Панкратов весь погрузился в воду, оставив на поверхности только часть лица. С минуту он жадно дышал, отдыхая и наблюдая за островом.

Послышался лязг затвора, заунывная песня вполголоса, кто-то выругался по-фински. Вниз покатились камешки.

Панкратов осторожно повернулся на грудь, нырнул и, оттолкнувшись от валуна, поплыл под водой, время от времени поднимаясь лицом к поверхности, жадными глубокими вдохами стараясь освежить утомленные легкие. Только увидев отлогое дно и выбравшись на песок, почувствовал, как мало осталось сил.

Куст ольхи скрывал его. За полосой песка кольцом вокруг острова лежал вынесенный на берег камыш: прикоснешься — и кажется, что даже на каменном мысе слышно, как он шуршит.

«Где пулемет? Где охрана?» Сдерживая озноб, Панкратов освободил автомат, отстегнул гранаты, вставил запалы и стал ждать.

Остров затаился. Не было слышно ни голоса, ни лязга оружия. Только доносился откуда-то крик гагар.

Тишину разорвал металлический голос финской радио-установки, звук разнесся далеко по озеру. Затрещали, захлопали выстрелы на берегу. Загремел с озера, со стороны песчаной банки, «максим» Лаврова. В ответ ему, оглушая до звона в ушах, ударили короткие, торопливые очереди с острова.

Пулемет! Гофрированный ствол развернут в сторону лодки Лаврова, за валуном на уступе — две распластавшиеся фигуры. Замысел удался: пулемет больше не бил по заставе. Повернув его, финны вступили в дуэль с Лавровым.

Вскочив на ноги, Панкратов одну за другой метнул гранаты, увидел на миг, сквозь дым и пламя, как, отброшенные взрывом, замерли на бруствере шюцкоровцы Он только прыгнул на уступ, как прямо на него выбежал третий, охранявший пулемет. Что-то вспыхнуло перед глазами, с силой ударило в грудь. Падая, Панкратов нажал гашетку, полоснул перед собой очередью, поднялся, снова упал и, превозмогая неимоверную тяжесть, сковавшую все тело, цепляясь за камни и вереск, шаг за шагом пополз к пулемету.

Увлекая за собой камни, к берегу скатился труп белофинна.

Почти свалившись в окоп, Панкратов грудью развернул пулемет, впился в ручки и, не останавливаясь, выпустил пол-ленты по батарее, по мечущимся на берегу шюцкоровцам.

Гул в ушах, дрожь пулемета, набегающие на мушку фигурки и красное, будто в крови, небо — все это билось в нем самом тяжелыми очередями, ускользало, вырывалось из слабеющих рук. Он остро и ясно схватывал глазами лежащую перед ним лощину, вспышки на гребне бугров, трупы возле орудий, на мысе, на дороге. Где-то рядом ударили короткие очереди: подоспевший Лавров бил с лодки из «максима».

— С пулеметом ко мне! — крикнул Панкратов, всю свою волю сосредоточив на мучительном желании стрелять, стрелять, удержать, не выпустить ручки. До отказа нажав гашетку, теряя сознание, Панкратов весь жил боем, словно не Лавров, а сам он втаскивал на уступ четырехпудовую тяжесть «максима», менял ленту, устанавливал пулемет в окопе…

Первое, что он увидел, когда очнулся, было склоненное над ним испуганное лицо Лаврова.

— Старшина!.. Жив? Старшина!..- повторял Лавров, разрывая на нем гимнастерку, бинтуя простреленную грудь.

Панкратов оттолкнул его, упал головой на казенник, и, собрав все силы, снова открыл огонь по батарее, по каменному мысу.

Старшина был жив. Он еще двое бесконечно долгих суток был жив.

Дней не было.

Ночей не было.

Был бой. Только бой…

— …Не знал я тогда,- продолжал старший лейтенант Лузгин,- удалось им или не удалось захватить остров… Тащили меня к заставе на прогоревшем плаще: в рукава винтовки просунули, полы подвязали и несут, как на носилках… Спрашиваю, ну что же с островом, что с твоим отцом, с Лавровым? А Зозуля идет рядом, головой крутит и говорит: «Ох, и дает жизни старшина, ох, и дает!.. Наш, говорит, остров. Теперь им не то что в батарею — в самую глотку клин вколотил!» Не поверил я, думал — успокаивает… Принесли меня в блокгауз, начали перевязывать, я и сознание потерял…

Машину тряхнуло на выбоине. Саша чуть не слетел с чемодана и уцепился за шершавый борт кузова. На исцарапанной смуглой руке его красовался чернильный якорь. Бросив взгляд на Лузгина, Саша сунул руку в карман.

В переднем углу кузова погромыхивала железная бочка с бензином, на ее помятый бок набегал солнечный зайчик. Слышно было, как в бочке плескался бензин, ветер доносил временами острый, приторный запах. В ногах у Саши валялась тяжелая связка лошадиных подков; клочок сена сползал с чемодана, приходилось поправлять его, чтобы не трястись на неудобной ручке.