Королева Зенобия, задумчиво расчесывая свои прекрасные волосы, сидела у зеркала. Лицу женщины, отражавшемуся в отполированном металле, могла позавидовать любая красавица Аквилонии. Даже прожитые годы не смогли изменить этого гордого разлета бровей и согнать со щек нежный персиковый румянец. Рядом с зеркалом были разложены драгоценности. Солнечный луч, заглянувший в окно, как ребенок, играл жемчугами, загораясь в рубинах и обжигаясь бриллиантами.

Проворная служанка принесла кувшин сладкого питья, вазу с фруктами и в ожидании застыла около стола.

— Иди, Фрасина, сегодня я сама себе сделаю прическу, — не оборачиваясь, произнесла Зенобия. Подождав, пока за девушкой закроется дверь, королева взяла со столика небольшую шкатулку с затейливым узором. Она не хранила в себе никакой тайны, и браслет, который там лежал, не нужно было прятать от посторонних глаз, как дар тайного возлюбленного. Широкое кольцо, усыпанное рубинами и искусно переплетенное золотыми нитями, было свадебным подарком ее мужа — короля Конана. В последнее время Зенобия, всегда обладавшая сильным сдержанным характером, просто не могла сдерживать слез при взгляде на этот знак внимания ее любимого. Гордость и занимаемое положение не позволяли показывать свою слабость подданным, хотя в королевском дворце, — и это мало отличало его от деревенской усадьбы, — трудно было что-либо скрыть. Самый последний забитый помощник помощника младшего подавальщика утренней обуви мог с ходу ответить, сколько ночей за прошлый месяц оставалась безмолвной королевская супружеская спальня, и после которого кувшина вина прошлым вечером его величество изволили метким выстрелом из арбалета сбить большую парадную люстру.

Королева нахмурилась. Что-то неладное творилось в Аквилонии. Да и не только в ней. Страшные истории приносили из самых разных мест испуганные странники. Неузнаваемо изменился король. У Зенобии хватало ума смотреть на него не только глазами обиженной женщины, — уже не раз ей приходилось брать на себя ответственность за очень важные решения, от которых Конан отмахивался, как от надоедливой мухи.

Лицо человека, которого вели на казнь, выражало нечто большее, чем просто страх смерти. Живые умные глаза его, полные отчаяния и боли, с надеждой смотрели в толпу. Он как будто искал кого-то, словно безумный, повторяя одно и то же:

— Почему я не вижу короля? Где наш справедливый король Конан?

Мрачные стражники, лениво подталкивая осужденного в спину, не обращали никакого внимания на его вопросы. И только когда на площади был прочитан приговор и последняя искра надежды угасла на лице несчастного, один из охранников, зевнув, огляделся по сторонам и насмешливо бросил:

— Забудь ты эти сказки про справедливого короля.

— Да он и так уже скоро все забудет, — хохотнув, отозвался другой, наблюдая за приготовлениями к казни.

— Но он должен разобраться, — скорей, по инерции тихо проговорил человек, опускаясь на колени.

— Ну, и глуп же ты, парень. Господа нам ничего не должны. А уж воля короля — и вовсе не наше дело. Хочет — суд вершит, а не хочет — вино пьет.

Веселый стражник двусмысленно хмыкнул, давая понять, что он-то об этом знает больше других.

Конан сам не знал, зачем они заехали в такую глушь. Обуявшая его в последнее время скука гнала его из дворца, заставляя делать необдуманные и зачастую опасные или просто глупые поступки. Сколько золота было уже выкинуто на ветер во время диких развлечений короля Конана, скольких женщин оставил он в слезах и сколько мужчин вернулись домой покалеченными. Выпитое измерялось морями, съеденной дичью можно было заселить огромный лес, необъятные хлебные поля и бескрайние сады опустошались ради праздных пустых пиров. Проверенные в боях воины теперь получали раны во время пьяных драк, а назавтра снова сидели за столами со вчерашними обидчиками и бахвалились своими прошлыми победами. Юноши, еще не знающие запаха битвы, в сотый раз выслушивали истории о героизме старших товарищей, но зная о нем только с их слов, не испытывали особого уважения. Когда вино уже проливалось мимо ртов, начинали чесаться кулаки, летела посуда, падали лавки и какой-нибудь достойный воин отползал в сторону, чтобы забыться тяжелым пьяным сном, а на утро, обводя мутным взглядом грязный стол, пытался вспомнить, за что вчера его так огрел по уху лучший друг.

Конан смутно помнил, чем закончилось последнее веселье, но утро оглушило его такой черной тоской, что, вылив на себя два ведра ледяной воды и наспех надев самую простую, но чистую одежду, он растолкал первого попавшегося слугу и приказал немедленно готовиться к охоте.

Они выезжали из города, провожаемые опасливыми взглядами жителей, хорошо знакомых с буйным нравом богатых господ. Уже на самой окраине Конан, которого начинала мучить жажда, остановился около небольшой лавки и, не слезая с коня, потребовал вина. Пожилая полная женщина с широким добрым лицом вынесла кувшин. Вино было холодное и терпкое. С наслаждением допивая последний глоток, Конан почти прогнал свою утреннюю тоску. Теплая волна благодушия уже начала разливаться по телу. Расщедрившись, он достал несколько серебряных монет, и, предвкушая радость женщины, небрежно кинул их на землю. Она спокойно, без суеты, собрала деньги, сдула с них пыль, а потом, зажав в кулак, подняла на Конана взгляд, полный такого презрения, что у него закружилась голова и зашумело в ушах. С трудом сдерживая бешенство, он пришпорил коня и больше часа скакал в таком темпе, что наверняка загнал бы, не окажись на его пути река. Дорога обрывалась на крутом берегу так, как будто была проложена толпами самоубийц, подъезжавших по ней к реке и с ходу бросавшихся в воду. Нигде не было видно ничего даже похожего на мост или переправу. Глядя вниз с высоты, трудно было представить, что в этом месте находится брод. Запыхавшийся слуга догнал, наконец, Конана и в недоумении остановился на краю обрыва.

— Ничего не понимаю, — сказал он, — здесь всегда был мост. Мы с братом еще мальчишками вечно тут торчали, с него на рыб глазели. — Лицо его прояснилось. Со свойственной всем простолюдинам непосредственностью он переключился на воспоминания детства. — Хорот — богатая река! Сколько рыбы здесь брали! Бывало, после хорошего улова что съедим, а что и стухнет — впрок-то не готовили — вся деревня провоняет — мочи нет!

Конан остановил его болтовню одним суровым взглядом. Начинавшее понемногу отступать бешенство вновь поднималось в нем. Он не привык, чтобы в его спокойном королевстве творились такие странные дела. Он все-таки король Аквилонии и никому не позволит над собой издеваться и сносить мосты на его дороге!

На другом берегу, совсем недалеко, призывно зеленел лес, наполненный хлопотливыми птичьими голосами и шорохами издавна пуганной дичи. Прохладные тени высоких деревьев манили к себе, обещая отдых больной душе и работу зорким глазам и сильным рукам. Конан нетерпеливо дернул плечами:

— Как нам перебраться на другой берег?

Слуга засопел и важно выпятил подбородок:

— Есть тут путь, внизу, через брод, да только никто им не ездил, через мост-то ближе, — тут он снова оторопело посмотрел на реку. — Куда ж он подевался-то? Да и вода какая-то мутная…

— Показывай, — коротко приказал Конан. Слуга покорно повернул коня и поехал по обрыву вдоль реки. Временами он что-то бурчал себе под нос, то ли опять вспоминая детство, то ли продолжая удивляться исчезновению моста.

Брод оказался недалеко. Слуга, видно, хорошо знал местность, уверенно спустившись к реке узкой тропинкой, которую Конан никогда бы не заметил, проезжая мимо. Мутные волны плескались о берег, быстрое течение вертело какие-то обломки досок, вырванную с корнем траву, тряпки. Река выглядела неприветливо, киммериец засомневался, смогут ли они перейти на другой берег, но упрямство уже заговорило в нем, не в привычках короля было поворачивать назад. Кони неохотно пошли в воду, на середине реки, когда вода уже дошла им почти до брюха, жеребец Конана внезапно рванулся в сторону и, оступившись, чуть не упал. Довольно сильное течение подтолкнуло его в бок и удержало на ногах, но и хорошенько окатило седока. Киммериец ругнулся сквозь зубы, хотя в жаркий день после бешеной скачки это было даже приятно. Удивляло поведение коней — Конан не помнил, чтобы его вороной так боялся воды. За спиной одновременно захрипел конь и раздалось сдавленное «Ох!» Обернувшись, он не сразу сообразил, что случилось, и собрался, как обычно, прикрикнуть на туповатого малого, жалея, что в спешке взял с собой его. Но, проследив за остекленевшим взглядом слуги, проглотил вдруг появившийся в горле кислый ком. Мимо проплывала бледная распухшая человеческая рука. Жутко покачиваясь и мотаясь, она, как живая, куда-то показывала, маня за собой. Конан понял, что еще немного, и он останется без слуги. Парень бросил поводья и мог вот-вот сползти с коня. Ему бы сейчас помогла хорошая оплеуха, имей киммериец руки раза в два длиннее. Медлить было нельзя. Набрав в легкие побольше воздуха, Конан гаркнул что есть мочи: