Николас уставился на друга, широко раскрыв глаза. Острое чувство признательности охватило его, и он с жаром произнес:

— Я буду говорить, Хосе! Я тоже буду с тобой разговаривать!

— Вот и хорошо! — обрадовался Хосе. — Будем мужчинами, а не мальчишками. Так-то оно лучше. Поднимайся, нам пора выходить.

Он взял удочки и рюкзак и, пройдя вместе с Николасом  вперед, постучал по надтреснутому стеклу перегородки. Когда автобус остановился, он выпрыгнул и, подхватив рукой друга, поставил его на землю. Они помахали водителю, высунувшемуся из своей деревянной кабины пожелать им удачи. Машина отъехала, а они свернули с пыльной дороги на луг, поросший бледным молодым папоротником.

Несмотря на яркое солнце, воздух, пахнущий тимьяном и смолой, был прохладен и свеж. Перед ними возвышались пики гор, которые с самого начала подъема, казалось, манили к себе, но теперь — ясные и отчетливые с серебряными нитями водопадов, с обласканными солнцем серыми боками и впалыми щеками — они отодвигались по мере приближения к ним, ничто и никого не подпуская к себе, кроме сосен, уединившихся на покое высоко, высоко среди голых валунов.

Свет был ослепительно чист. Оглядевшись, Николас увидел на горном хребте слева четкий рельеф деревушки, ниже — квадратики полей и виноградников, а дальше — далеко внизу — в дымке виднелось море, так далеко, что он почувствовал себя на вершине мира.

Продравшись сквозь переплетения папоротника, щекочущие его голые коленки, Николас полной грудью вдохнул восхитительную свежесть.

— Какой чудесный день, Хосе!

— Да, только боюсь, слишком светло для рыбалки. Ну, да там видно будет.

Они спускались по лесистому склону среди высоких раскидистых буков, росших в стороне от неровного луга, на котором паслись козы, никак не реагирующие на их появление. Лес вдруг закончился, прямо у их ног расстилалась зеленая долина, где у старой каменной мельницы бурлила и пенилась река, разливаясь за плотиной в широкую запруду.

— Это здесь, — в небрежном тоне Хосе сквозила затаенная гордость.

— Какая красота! — воскликнул Николас. — Почему же остальные сюда не пошли?

— Слишком далеко от трактира, — засмеялся Хосе. — Им хочется пить, а не только рыбачить.

Радостно ускорив шаг, он стал спускаться по тропинке, ведущей к мельнице; Николас вприпрыжку бежал рядом. В долине было теплее, травянистый склон пестрел дикими синими ирисами и масляно-желтой медуницей. Николас увидел, что мельница разрушена, над несколькими толстыми балками нет крыши, а неподвижное колесо покрылось мхом, но это только усилило чудесное ощущение окутавшего долину покоя.

Хосе разложил снасти на каменных ступенях мельницы, ведущих к реке, и стал продевать тонкую леску сквозь стебли бамбука. Это были самые простые удочки с деревянными катушками, но Хосе обращался с ними очень бережно, хотя его пальцы подрагивали от нетерпения, когда он привязывал наживку на длинную жилу.

— Ты любишь рыбачить? — спросил Николас.

— Очень люблю, амиго, — радостно кивнул Хосе. — А ты?

— И я тоже, — ответил Николас. — Только я никогда не пробовал…

— Сейчас попробуешь, — улыбнулся Хосе. — Послушай, Нико, дружище, ты пока недостаточно большой, чтобы забросить муху, поэтому будешь ловить на приманку… Сейчас я покажу тебе, от чего форель без ума.

Он вынул из рюкзака круглую жестянку, снял крышку, вытряхнул на ладонь жирную личинку и бережно насадил ее на крючок. Затем, держа Николаса за руку, он вывел его на каменную дамбу, помог удобно сесть, свесив ноги, закинул леску с наживкой в запруду и дал удочку мальчику.

— Вот, — сказал Хосе. — Почувствуешь, что клюет, — тащи!

— А ты не уйдешь далеко?

— Нет, нет, амиго! — Он указал на перекатывающуюся через плотину воду. — Я буду вон там.

Поначалу Николас сидел напряженно, крепко сжимая удочку обеими руками, от игры воды и света на плотине кружилась голова, и он побаивался свалиться в реку. Постепенно он стал чувствовать себя увереннее. До чего же приятно, когда с тобой обращаются, как с мальчиком, обыкновенным мальчиком, а не как с заморышем! Стараясь не потерять равновесие, он осторожно повернулся и посмотрел туда, где стоя по колено в пенящемся потоке, Хосе забрасывал свою длинную удочку, и леска изящно извивалась, взлетая и падая в прозрачном воздухе. Николасу даже показалось, что он видел, как высоко над стремниной выпрыгнула форель. Но он не был уверен. Сквозь трещины теплой бетонной стены, на которой он сидел, пробивались ростки папоротника, старые камни покрывала корка серого лишайника.

Вдруг он вздрогнул. Он не почувствовал, как рыба клюнула, но его удочка внезапно ожила, завибрировала, изогнувшись подвижной дугой, и он ощутил бешеное движение чего-то тяжелого там, под поверхностью воды.

— Попалась, — прошептал он побелевшими губами. В панике он повернулся туда, где спиной к нему на расстоянии ста ярдов стоял Хосе, отделенный от него ревущим потоком. Звать на помощь бесполезно. Он должен справиться сам. Николас отчаянно вцепился в удилище, громоздкая деревянная катушка, жужжа, била его в грудь. Форель бешено металась, то бросаясь в пенящийся поток, то резко опускаясь к песчаному дну, и могла сорваться в любой момент. Вдруг она полностью взлетела над водой и тут же шлепнулась обратно, а у мальчика чуть сердце не выпрыгнуло.

— Какая красота, — выдохнул он. — Господи, не дай ей уйти!

Медленно, медленно начал он сматывать катушку. Форель устала. Николас видел трепещущие изгибы ее толстого пятнистого тела под самой поверхностью воды. Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и начал пятиться по плотине к берегу, который чуть ниже по течению плавно спускался в воду. Продолжая сматывать катушку, он подтащил форель к отмели и судорожным рывком выдернул ее на прибрежную гальку.

У него получилось! Он сам поймал эту чудесную форель! Первым побуждением было стремглав броситься к Хосе с этой потрясающей новостью. Но обретенное умение владеть собой удержало. Взяв себя в руки, он опустился на колени, снял форель с крючка и, оглушив сильным ударом по голове, уложил между папоротниками в тени мельничной лестницы. Минуту спустя он уже снова был на плотине и, держа в руках удочку с новой наживкой на крючке, с горящими глазами ждал следующую добычу.

Когда через час вернулся Хосе, рядом с первой рыбиной Николаса были аккуратно уложены еще две, хоть и не такие большие, но тоже вполне приличные.

— Есть что-нибудь? — спросил Хосе.

И тут сдержанность покинула мальчика. Смотав удочку, он бросился на берег и, схватив Хосе за руку, потащил его к своему улову.

— Смотри, Хосе, смотри! Правда, красиво? Сначала я поймал самую большую. Это было потрясающе. Я чуть не умер от страха. Но я вытащил ее! Потом вынул крючок и сделал все, что нужно. Мне никогда еще не было так весело! Ой, извини! Я совсем забыл… Ты поймал что-нибудь?

Оказалось, что у Хосе в рюкзаке лежат четыре рыбины, но он не стал ими хвастаться. Он так радовался успеху Николаса! Брюки Хосе промокли, пот заливал его лицо.

— Пора обедать, — улыбнулся он. — Ты, ведь, тоже проголодался?

Он сел на ступеньку, вынул из рюкзака хлеб из муки грубого помола, треугольный кусок сыра, завернутый в газету, и луковицу; затем, щелчком раскрыл складной нож и быстро перекрестился. Николас вспомнив, что он сегодня не завтракал, вдруг почувствовал, что умирает от голода. Он сел рядом с Хосе и раскрыл корзинку, немного стесняясь безупречной белизны салфетки и приготовленных для него Магдалиной продуктов, — крутых яиц и холодной курицы, булочек с маслом, фруктов, меда в сотах — но и радуясь тоже, что сможет угостить своего дорогого друга.

Хосе сначала отказываться прикасаться к этим деликатесам, но увидев, огорчение Николаса, смущенно улыбнулся и уступил, предложив разделить трапезу. До чего же приятно было обедать вот так — под теплым солнцем, близко к земле, под шум реки! Черный хлеб и лук оказались гораздо вкуснее, чем Николас ожидал, а по тому, как белые зубы Хосе отполировали косточки, он понял, что курица пришлась ему по вкусу. Мальчик то и дело поглядывал на форель, лежащую в тени папоротника. Они говорили о рыбалке, и Хосе объяснял, где бывает форель в разные времена года — иногда в быстрой воде, иногда в стоячей; и как правильно выбирать наживку — летом, в сухую погоду, мушек, а во время разлива — мелкую рыбешку. Он рассказывал о предыдущих вылазках, об удочках, оставляемых на ночь, о том, как однажды подцепил на крючок огромную щуку-каннибала, дедушку всех щук, как боролся с ней почти час и упустил в водорослях.

Завороженный Николас готов был слушать его вечно, но Хосе уловил в его лице признак усталости и вдруг встал. 

— Ты сегодня очень рано проснулся, амиго. Пора отдохнуть.

Не слушая возражений, он нарезал охапку мягких листьев папоротника, разложил их в тени мельницы и накрыл своим пончо.

— Вот, — сказал он. — Попробуй, удобно ли тебе… Малыш, притворяющийся больным…

Николас послушно лег, вытянув гудящие от усталости руки и ноги. Закинув руки за голову, он смотрел, как Хосе пошел к реке, вымыл тарелки и столовые приборы и уложил их в Магдалинину корзинку. Потом нарвал свежих папоротников и дикой мяты и завернул форель. Полдень осыпал буковые деревья и пробковые дубы серебряными блестками. Истома и покой овладели долиной. В золотистом воздухе лениво чирикала птица. Звук был теплым и сонным. Мальчик закрыл глаза.

Когда Хосе вернулся, Николас, лежа на спине, крепко спал. Глядя на эту хрупкую беззащитную фигурку,  Хосе, который собирался взять удочку и проверить поток ниже плотины, передумал. Он тихо сел на землю рядом с мальчиком, не спуская сочувственного взгляда с его спящего лица, смотрел, не отрываясь на присыпанную веснушками легкую бледность, нежные щеки, затененные длинными загнутыми ресницами, белые зубы, виднеющиеся из-под вздернутой верхней губы.