— Но почему? — сильно побледнев, запинаясь, произнес он. — Разве ты не моя жена?

Она ответила так тихо, что он едва расслышал:

— Мне бы хотелось хоть иногда принадлежать самой себе.

Конечно же, он не согласился! Он имел на это право — ведь она была его законной супругой. Тогда он впервые почувствовал её отвращение к нему, странную и немыслимую неприязнь; вопреки всем его усилиям овладеть ею полностью — физически и духовно, барьер между ними всё больше рос.

Он был сильным мужчиной, убедительно и страстно исполняющим свою роль в чувственной области. Но как часто в момент кульминации его лишало наслаждения пугающее осознание своего одиночества: она лежала со стиснутыми зубами, застыв без движения, как труп, выброшенный из леденящего моря.

Понимая в душе всю абсурдность этого, он, тем не менее, был склонен подозревать наличие у неё любовника, ревниво следил за ней, вплоть до того — муж он или не муж? — что нанял агента шпионить за её передвижениями. И всё впустую. Может быть, она просто его не любила?

Затем он был направлен в Европу, а неизменный успех предпринимаемых им шагов привел их в Штутгарт, Льеж, Анкону… Нормальная любящая женщина была бы счастлива находиться там вместе с ним, говорил он ей с горечью. Возможно, она тосковала по родине? Эта мысль время от времени помогала ему, спасая уязвленное самолюбие. И, получив дополнительный отпуск, он отвез её с трехлетним Николасом назад в Америку. Увы, именно там ему нанесли последний удар. Однажды она, с опущенной головой, с ввалившимися щеками, пришла в их арендованную квартиру в Нью-Йорке и сказала, что должна на время его покинуть. Постоянное напряжение их совместной жизни совершенно расшатало её нервы, ей нужно несколько месяцев побыть одной, прийти в себя.

Он похолодел. Испытывая непреодолимое желание грубо стиснуть её, он, отметая мольбы, предъявил ультиматум:

— Если уйдешь, обратно я тебя не приму. Или всё, или ничего!

В её темных глазах таилась вечно мучившая его загадка. Он до крови закусил губу и, не дождавшись ответа, продолжил:

— Ни денег, ни положения ты не получишь. Ребенка тоже — не тебе его воспитывать!

— Как будто сейчас у меня это есть, — грустно ответила она и медленно вышла из комнаты.

Здесь, в оконной нише этого испанского дома, обхватив голову руками, он всё еще видел ее стройную покачивающуюся фигуру в сером платье, ощущал тепло и аромат ее присутствия. Она ушла, вырвав себя с корнем из его жизни; по последним, косвенно дошедшим до него сведениям, она жила в женском пансионате в Нью-Йорке, работая — за гроши, как он полагал — в местном центре социальной помощи. Значит, так тому и быть. По крайней мере, у него было то, чего не было у нее — их сын. Отвергнутая ею любовь теперь полностью принадлежала Николасу. Он не отрицал, что обожает мальчика, и что всегда будет холить и лелеять его. Всегда!

Довольно долго просидел он так, склонившись, с лицом, искаженным злобной страстью и губами, искривленными в подобии усмешки. Внезапно его вырвал из задумчивости донесшийся с улицы смех. Подняв голову, он угрюмо смотрел, как за окном Хосе и его сын вместе тащат лейку вдоль садовой дорожки, смеясь шутке, забавлявшей, очевидно, их обоих.

Щека консула непроизвольно дернулась, словно ему нанесли еще одну пощечину. Резко встав, он подошел к двери и, сдерживая голос, позвал:

— Николас, иди сюда, мой мальчик. Быстро сюда!