Людей можно разделить на две категории - это так же верно, как то, что масло не смешивается с водой. Главная трещина во всей истории и есть это трудно уловимое, но всепроникающее разделение человечества на людей фактов и людей чувства. Причислить их к той или к другой категории можно не по тому, что они собой представляют или что делают, а именно по их отношению к определенности. К счастью, большинство из нас гибриды. Но чистокровные представители того и другого рода питают друг к другу самую настоящую вражду, более глубокую, чем вражда расовая, политическая или религиозная, вражду, от которой не помогут до конца избавиться ни обстоятельства, ни любовь, ни добрая воля, ни необходимость. Скорее пантера договорится с быком, чем человек чувства с человеком фактов. Это два мира, разделенные пропастью, через которую не перекинешь моста.

И не всякого человека так легко поместить в один из этих двух миров, как ту даму, что сказала, протянув руку к дальнему берегу Гранд-Кэньона:

- На вид тут нет тринадцати миль, но его измерили вон там! Простите, что показываю пальцем.

1912 г.

ИСКУССТВО И ВОЙНА

Перевод М. Лорие

Скульптор Роден - вероятно, величайший из ныне живущих художников недавно определил искусство как поиски красоты, а красоту - как "выражение того, что есть лучшего в человеке". "Человек, - говорит он, - испытывает потребность выразить в совершенной форме какого-либо искусства все свое неосознанное стремление к Непознаваемому". Слова эти могут послужить ответом тем, кто воображает, что война вырвет хоть один из корней дерева искусства дерева, которое все растет и растет, с тех самых пор, как в глазах человека впервые засветилась душа.

Наш мир (как признают все) - одно из бесчисленных выражений непознаваемого Творческого начала, которое мы в обиходе называем богом; но не все признают, что это Творческое начало формирует не только материю, но и то, что мы зовем духом, при помощи трения: сталкивая людей носами, сердцами, мыслями. Пока материальное состояние нашей планеты - теплота или трение внутри ее - будет оставаться благоприятным для жизни человека, до тех пор неизбежно будет нарастать человеческое величие в силу все нарастающего трения одной человеческой души о другую; трения, вызываемого самой жизнью, а следом за ней - теми изображениями жизни, теми выражениями человеческих поисков и порывов, которые мы зовем искусством. Искусство для искусства если словам этим когда-либо придавали их настоящий смысл, что сомнительно, всегда было пустым и неумным девизом. С тем же успехом можно сказать, что художник не человек. Искусство не только властвует над человеком, но и служит ему. Цивилизация, которая, по сути дела, есть всего лишь постепенное превращение животного под названием человек в человека, пошла от искусства в большей степени, чем от религии, закона и науки. Ибо больше всего, после самой жизни, обогащает человеческое сердце именно "выражение неосознанного стремления человека к Непознаваемому в более или менее... совершенных формах искусства".

Несомненно, что цель человеческой жизни - счастье. Но что такое счастье? Работоспособность, богатство, материальный комфорт? Многие утверждают это своей жизнью; кое у кого хватает цинизма утверждать это на словах; но на смертном ложе никто этого не ощущает. Даже свобода сама по себе еще не дает счастья. Счастье в душевном богатстве. А душевное богатство - это та внутренняя свобода, которая позволяет нам понимать других людей, сочувствовать им и, если нужно, помогать им. В душевном богатстве истоки справедливости, любви, самопожертвования; без него все наши усилия теряли бы смысл, и история человечества была бы не более как историей очень одаренных животных; ведь многие из них весьма трудоспособны и обладают чувством общности - отчасти в силу инстинкта, отчасти потому, что на опыте убедились в его полезности; но ни одному из них недоступен сознательный альтруизм при полном отсутствии заботы о собственной выгоде, движимый только ощущением своей красоты. В общем, вся цивилизация - это рост сознательного альтруизма; а направляющая нравственная цель - наше смутное, но от духовного трения непрерывно растущее прозрение того, что мы все больше приближаемся к пониманию самих себя и друг друга и ко всему, что из этого вытекает. А следовательно, воображать, будто нынешняя война, при всем ее размахе и ужасе, может прекратить рост этого понимания (а не просто задержать его на короткое время), - значит упускать из виду весь тот медленный процесс, который на протяжении веков все больше отдалял человека от животного; и бояться, что война иссушит и сожжет искусство, этот основной фактор взаимного понимания, - значит либо причислять себя к тем мелким эклектикам, которые производят лишь эстетские безделки, либо откровенно расписываться в полном незнании того, что есть искусство.

Те, кто говорит и пишет об искусстве, сплошь и рядом забывают о его относительности. Для одной школы публика как бы не существует; для другой нет ничего, кроме публики. Обе эти точки зрения явно ошибочны. Искусство может быть очень наивным и все же быть искусством - все же выражать детское видение, обращенное к детскому видению, заставляющее биться детские сердца. Так,

Была у Мэри овечка,

Шерстка - снега белей,

И повсюду эта овечка

Ходила следом за ней

- это искусство для пятилетнего ребенка, на чье сердце и воображение оно воздействует. А

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой? {*}

{* Уильям Блейк (1757-1827). Перевод С. Маршака.}

- искусство для пишущего и читающего эти строки.

С другой стороны, Толстой, сведя все искусство лишь к тому, что понятно простому народу, превосходно выполнил одну свою задачу - разоблачение эстетских вывертов, но от правды в более широком смысле оказался до ужаса далеко. Сущность искусства - в общении сердец. Верно. Но так же, как человеческой природе нельзя сказать: "Будь такой-то или такой-то", как нельзя сказать волнам человеческого понимания: "До сих пор и не дальше", так же нельзя сказать этого искусству.