Ни слова Штохлу!

На запястье его правой руки было изящной работы кольцо, оно отгородило Штохла, сделало его слабым и презираемым.

И никто его не боялся, никто не испытывал к нему благодарности.

Вот оно, наказание!

— Ведут, — сказал кто-то. Это Шарги…

— Достукался, — отозвался Прохазка.

И все! Мне стало противно их равнодушие.

— Дорогу, дорогу, — говорил я. Да и времени было в обрез: «Персей» ходил вокруг планеты и ждал нас. Нужно забрать костюм Штохла — уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга.

Я оставил Штохла с Тимофеем и собаками, сам ушел в рубку. Я связался с коммодором «Персея», увидел на экране его озабоченное лицо. Мы договорились об охране регалий Аргуса, Сегодня вечером я избавлюсь от Штохла.

Я приказал закрыть шахты, прекратить работы и приготовить роботов к долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду.

Они приходили ко мне.

Пришел Мелоун. Он соглашался и на проживание в болотах. Говорил, что желает искупить вину — он привез сюда Белые Дымы.

Уверял, что выловит их, подманивая собой.

Я отказался, а на болото послал роботов. Приказ: испарить его к чертям собачьим!

Приходила великолепная четверка — вон!

Оставил Мод Глен.

Оставил врача около орхи и токсинов.

Оставил любителя механики — это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга.

Починенный «Алешка» сделал несколько рейсов к нашему дому, к старт-площадке. Он перевез собак и Тима, роботов-малюток, затем Штохла и колонистов.

Эти ощущали себя побежденными. Хмурые, они сидели на вещах на краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку.

Я же следил за ее траекторией.

Я видел — там коммодор в парадной форме. Таков Закон.

Я видел — два его космонавта вооружены. Они станут охраной Красного Ящика, и коммодор надолго потеряет власть над ними.

Таков Закон.

Я видел — те члены команды «Персея», что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого анабиоза, взволнованно ждали новостей. Они ждали Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не спал неделю, одежда много раз промокала и высыхала на мне.

Но я не ощущал слабости.

Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И при моем приближении колонисты отворачивались.

И Тим отворачивался. Но я видел его насквозь. Он ждал, когда я стану прежним. Тогда он возьмет свое. Он станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне.

Так и будет. Милый Тим, я соскучился по твоей воркотне.

Гм, колонисты… Повесили носы?..

«Слушайте, — внушал я. — Вы, сытые и нежные, ленивые и жадные. Поднимите головы! (Подняли.) Примите наказание, долгое как жизнь, с достоинством».

…Штохл? Этот желт (разлилась желчь) и презрителен.

Он все доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: «Твои время и сила кончаются».

Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска для Тима и его собак тоже кончается — я забрал всех роботов-исследователей Штохла. Их множество — от больших для сбора образцов до крохотных соглядатаев. Одни могли сидеть на деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь любого зверя.

Хорошие штуки! Ими Штохл исследовал планету, затем вынес ей приговор.

Я подмигнул ему.

— Вы думаете, — сказал я, — о побеге.

— Представьте себе, да. Но это же младенчество! Знаете, Аргус, я думал не только о побеге, я думаю о себе. Раньше все времени не хватало, а тут… Что я такое? Какова моя ценность? Понимаете, я не старик, всего семьдесят. А что мной сделано? Заметьте, безделья я не выношу, работал как черт. Тысяча чертей! Десять тысяч! Итак, семьдесят лет составляет шестьсот тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я расточитель. Двести тысяч часов я проспал, двести тысяч ушло на так называемую жизнь, на выполнение различных обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение обязанностей гражданина вселенной. Не ухмыляйтесь, это серьезно. До пятидесяти лет я был неумолимо серьезен. Из оставшихся ста тысяч часов шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч на работу. А вы помешали мне. Даже планету не переделал. А сейчас поговорим о вас, мой бледнолицый красавец. Не думайте, что победа ваша полная: я дал хороший пинок этой планете, она завертелась иначе. Поймите это. О, я бы и с вами справился, если бы не ваш проклятый темп.

И вдруг он посмотрел на меня с любопытством. Даже глаза вытаращил. Будто мы вот только что встретились и он узнал, что я Аргус.

Его глаза обежали мое вооружение, отчего-то снизу: пистолет, жилет, шлем. Штохл оживился, разглядывая мою технику.

— А вы хорошо знакомы с вашими игрушками? Шлем, жилет, пистолет? расспрашивал он.

— Немного.

— Шлем… Тут вы все знаете. Жилет?.. Здесь мое знание ограничено, но, полагаю, его цена раз в десять выше цены всего моего оборудования. Пистолетик? Цена — второй мой поселок. Сумасшедшие траты, Закон в космосе доро-о-гое удовольствие.

— Необходимое.

Штохл продолжал:

— Пистолет — отличная вещь, моя конструкция. И не ешьте меня глазами, прошу вас… Ну… хоть на прощание. Вам, я знаю, это все игрушки, а мне тяжело, сердце жжет. Эх, Звездный! Помню, когда рождалась у меня идея повертеть планеткой, то бродили в голове схватки, удары лучей и прочее. А на самом деле все оказалось предельно трудной работой, а теперь еще и дурацкая лихорадка. Потрогайте руку. Горит? Это подземная лихорадка, мы на Виргусе ее знаем. Да. Судья, вы ощущали состояние: мочь и не хотеть? Я ощущал. Не из лени, не из трусости — я не боюсь даже вас. И не из боязни неудачи. Разве я мог добиться большего? Я был царем, маршалом двухсот сорока универсальных роботов. Я вспорол эту планету. Не-ет, я недурно провел время. И кибергом бы стал, и… планету переделал бы. Э-эх, пронюхали… Чертов Гро. Ведь он? Скажите, он?

Я молчал.

— А руку мне напрасно тогда сжали. Вот вся онемела и не отходит. Возможно, и кость сломали. Так вот я задумываюсь, в чем моя ошибка.

— Людей вы презираете, — сказал я ему.

Штохл вздернул плечи, вскинул нос-клюв.

— Люди? При чем тут люди? Некоторых я весьма уважал. Себя, например. И ты отличный мужчина, пока в этом костюмчике. Люди… Люди…

Он замкнулся в себе.

…Стал накрапывать дождь. Штохл ежился. Он, видимо, зяб.

Я стал ходить по площадке. Я ходил и ходил. Темнело. Сгущались тучи. В чаще поревывал моут. Недалеко охотилась стая загравов.

Хлынул ливень — вода заплясала на бетоне. Пищал зуммер. Что значило ракетная шлюпка идет на посадку. Надо дать приказ роботам перенести коллекции Тима сюда.

Итак, все кончается, сейчас я стану свободным, Аргусы улетят в далекий космос, я останусь.

Кончится?..

Хорошо, что всему в жизни бывает конец. Даже счастью.

Иначе бы жить стало невыносимо. А-а, голоса, Аргусы… Ну, ну, давайте попрощаемся… Да, да, прощайте.

Прощайте, мои друзья! Где-то вы теперь будете? Сколько лет проведете в сне ожидания, пока вас снова призовут? А меня ждет суета работы.

Прощайте!

…Во сне бормотал Тим, повизгивали собаки. Я тоже лег спать.

Прислушиваясь к раскатам пришедшей ночной грозы, я думал, как было бы хорошо не говорить формулу отречения, промолчать и быть Аргусом. Всегда.

Я вспомнил: вот я снимаю шлем — и слабеют глаза, уходит Знание.

Снимаю бронежилет — и кажусь себе голым и слабым.

Отречение!.. Я лежал и с горечью думал о силе этого слова.

В прошлый раз слова Обряда Посвящения дали мне сверхсилу Аргусов. Слова отречения отняли ее у меня.

И с подозрением я вдумывался в любые слова, искал в них скрытые истоки могущества. Например, такие — хлеб, любовь, кислород.

Или — товарищи, друзья, мы, они, вместе…

И временами все казалось мне продолжением сна, увиденного на обломке ракеты.

Я ведь попал на Люцифер катастрофически просто — метеорит разбил «Бегу». Мне еще повезло — я был в скафандре и ремонтировал выхлоп двигателя. Вдруг взрыв.