— Капитан, в этих горах поселилась смерть. Смерть и ужас!

— Что ты хочешь этим сказать, Мануэль?

Старый мексиканец, беспокойно оглянувшись, заговорил тише

— То, что сказал, Капитан: смерть — там, она приходит оттуда

Рейнджер Джим Хэтфилд перевел взгляд с обветренного лица старика Мануэля по кличке Пеон — туда где далеко, на северо западе темной стеной поднимались на горизонте горы Тинаха. Стена эта, изломанная и утыканная, как клыками, остроконечными вершинами, была темно синего и фиолетового цвета, на теле ее тут и там краснели кровоточащими ранами пересохшие русла ручьев или зияли чернотой горловины каньонов.

Хэтвилд остановил своего могучего гнедого на окраине городка у реки. Между горами и городком на много миль волнистым изумрудным покрывалом раскинулись великолепные пастбища. Правда, кое-где вдруг чужеродными заплатами попадались клочки бесплодной пустыни, столь характерные для юго-западного Техаса, проплешины, где корявый саксаул и причудливый кактус вели изнурительную борьбу за существование. Но в целом эта улыбчивая земля была укутана в богатый зеленый наряд, отороченный по краям серебром ручейков

Хэтвилд вновь повернулся к мексиканцу, лицо которого выражало забавную смесь собачьей преданности и благоговения

— Все-таки, что ты хочешь этим сказать, амиго? — повторил он свой вопрос.

Старый Мануэль вновь нервно оглянулся. Никто не мог его услышать, но он заговорил еще тише, почти шепотом.

— Раньше, Капитан, наши парни ездили туда, — сказал он, — ездили охотиться на дичь, копать коренья трав, которые растут только в этих горах. Так было много лет подряд… Молодежь уезжала в горы и возвращалась с полными мешками и навьюченными ослами. А потом вдруг все переменилось. Однажды парни поехали в горы — и не вернулись. Другие поехали их искать и тоже пропали. Третьи — с оружием и готовые ко всему— поехали в горы и вернулись ни с чем, ничего не нашли. Больше наши люди туда не ездили. А потом… потом, Капитан, пришли полуночные всадники и — Он!

— «Он»?

— Да, Капитан. Пришел Он, и с ним — всадники. Они стали силой уводить с собой людей из прибрежных поселков. Обещали дать работу и хорошо заплатить, но платой была смерть!

Серые глаза Хэтфилда сузились. Ему приходилось слышать, что вытворяют мексиканские латифундисты и владельцы копей, когда не хватает рабочих рук.

Они устраивают набеги на селения пеонов — мирных мексиканских крестьян — и уводят этих простодушных трудяг, не спрашивая, хотят они того или нет.

Ну, может у них там, на том берегу Рио-Гранде, так заведено, но здесь, по эту сторону границы, такой номер не пройдет. Хоть эти люди и мексиканцы по крови, но они граждане штата Техас, и, как таковые, могут рассчитывать на защиту со стороны государства.

Хэтфилд принялся терпеливо выяснять все по порядку.

— Все-таки, Мануэль, кто же это «Он»? Он кто — крупный землевладелец? У него большое ранчо?

Старый мексиканец мучительно колебался. По морщинистым щекам сбегали капли пота. Наконец он прошептал едва слышно:

— Это Эль Омбре Син Кара…

— «Человек без лица», — перевел Хэтфилд, размышляя о том, какой же действительно смысл мог быть вложен в это испанское выражение. Он слишком хорошо знал эту цветущую землю и ее людей, чтобы воспринимать подобные обороты буквально.

— Ты хочешь сказать, что у него лица не видно, или у него шрамы на лице?

Мануэль медленно кивнул.

— Си, — сказал он, — эль сикатрис, шрам, да, он без лица.

Хэтфилду пришлось удовлетвориться этим.

— А люди, которые с ним? — спросил он.

Мануэль просто зашипел от злости:

— Они дьяволы!

— Ну да, конечно, я понимаю, они дьяволы — для тебя — согласился рейнджер. — И никто из тех людей так и не вернулся?

Глаза Мануэля нервно бегали. Он облизал запекшиеся губы. На его морщинистом лице отразилась целая гамма разноречивых переживаний. Он страдал. Наконец его прорвало — он заговорил быстро и горячо.

— Нет, Капитан! Некоторые вернулись — чтобы умереть!

Хэтфилд хотел было переспросить, но мексиканец опередил его.

— Погоди, Капитан, погоди! И сейчас здесь еще есть один из тех, кто вернулся. Хочешь увидеть его, Капитан?

— Конечно! Я бы хотел послушать, что он расскажет.

— Ничего ты не услышишь. Капитан, — возразил Мануэль. — А вот увидеть — увидишь. Идем!

Гнедой конь Хэтфилда плелся шагом вслед за мексиканцем, который направился к какой-то жалкой хибаре в нескольких сотнях ярдов. Он постучал в дверь, пробормотал что-то по-испански и жестом предложил рейнджеру спешиться.

Доверив своего гнедого вечернему ветерку, Хэтфилд вошел вслед за мексиканцем.

Внутри было темно. Ему пришлось нагнуться, чтобы тульей своей широкополой шляпы не задеть низкую притолоку.

Хэтфилд помедлил минуту — дал глазам привыкнуть к темноте. Сначала он ничего не различал, только какие-то тени. Потом одна из этих теней оказалась древней старухой — скорее индианкой, чем мексиканкой. В дальнем углу комнаты стояла кровать, на ней что-то лежало, слегка шевелилось и издавало звуки, похожие на бормотание. Хэтфилд подошел поближе.

— Вот, — сказал Мануэль, — один из тех, кто вернулся оттуда.

Джим Хэтфилд наклонился над кроватью, пытаясь рассмотреть лежащего на ней человека.

То, что он увидел, когда-то было человеком. Теперь это было нечто, но не человек, скорее вещь. Это нечто корчилось медленно и непрерывно, как змея в спячке. Да, больше всего это жуткое, непрекращающееся шевеление напоминало Хэтфилду конвульсии какого-то мерзкого пресмыкающегося. Казалось, что в этом извивающемся теле под сморщенными мышцами нет костей. . Огромные пустые — невидящие — глазницы пялились в пространство. Из гноящейся беззубой язвы, зияющей на месте рта, вырывалось хрипение.

Почувствовав приступ тошноты, Хэтвилд выпрямился и невольно отступил назад, чтобы не видеть этой жуткой картины. Он подавил в себе чувство омерзения, на него накатила волна жалости — и тут же ее сменила слепящая ярость.

— Что с ним сделали? — В вопросе звучало непреклонное требование ответа.

Старый Мануэль пожал плечами, по-испански выразительно, и произнес сакраментальную фразу мексиканцев, которая всегда выручает их при встрече с непонятным:

— Кто знает?

Хэтфилд разглядывал лежащего. За годы службы ренджером он не раз видел следы изощреннейших пыток, порожденных испанской и индейской фантазией, но это было что-то новое.

— Какой-то яд, наверное, — предположил он. И вновь волна безумной ярости захлестнула все его существо. Ярости к тем, от кого исходила эта чудовищная жестокость.

Зачем они вернули это жалкое подобие человека в родную деревню? Для Хэтфилда, изучившего извилистые лабиринты скрытного мексиканского ума, причина была ясна. Это изощренная форма предупреждения, наглядный пример той участи, которая постигнет всякого, кто осмелится перечить воле хозяина или опрометчиво выразит неудовольствие работой, которую ему дадут. Хэтфилд преисполнился мрачной решимости побеседовать с этим самым «хозяином», как только личность его будет установлена, и беседа эта не сулила вышеупомянутому хозяину ничего хорошего.

А установить его личность, как считал рейнджер, будет не слишком трудно. Из того, что рассказал старый Мануэль, можно сделать вывод, что набранная таким образом рабочая сила использовалась где-то в горах Тинаха или неподалеку. Конкретное место нетрудно будет вычислить — методом исключения. В этой части Техаса есть несколько скотоводческих хозяйств, принадлежащим мексиканцам, а немного дальше на запад было еще несколько рудников, которыми владели мексиканцы или техасцы мексиканского происхождения.

— Кто-то балует в прибрежных поселках, — говорил капитан Билл Макдоуэл своему лучшему рейнджеру, давая новое задание. — Ко мне идут жалобы из этих поселков — обычные жалобы, как всегда. Ни черта в них не разберешь, ясно одно — что-то там не так. Может, какая-нибудь революция — там, за Рио-Гранде, и какой-нибудь бандит-выскочка провозгласил себя «генералом» и вопит «Свобода!». В смысле, свобода — для него — убивать и грабить кого хочешь, а для одураченных бедняг — свобода таскать ему каштаны из огня голыми руками. И при этом здорово обжигать себе пальцы. Эти партии не прочь при случае посеять смуту в поселках по эту сторону реки…