— Наконец-то! — воскликнул Бортник и, обогнав Крона, устремился к бочке.

— С вашего, конечно, позволения, сенатор! — Оглянувшись на Крона, он ухватился за края бочки, подтянулся на руках и прыгнул в неё, погрузившись в воду с головой. Тяжёлая волна выплеснулась на землю, окатив крыльцо и забрызгав сандалии Крона.

— Чудненько! — вынырнув, с восторгом выдохнул Бортник и снова окунулся в воду.

Крон не смог сдержать улыбки.

На крыльцо из дома выскочил молодой парень, худой, как жердь, в одной тунике, и с недоумением уставился на бочку. В бочке бурлило и клокотало. Парень растерянно перевёл взгляд на Крона.

— Гелюций! Честно говоря, я уже заждался. Приветствую тебя, сенатор! — радушно поздоровался он и снова недоумённо покосился на бочку.

— Здравствуй, Ниркон, — проговорил сенатор. — Познакомься: это мой новый раб, Шекро.

Он кивнул головой назад, где с ноги на ногу переминался раб.

— Сегодня купил, — продолжал Крон. — А это, — он указал глазами на бочку, — Бортник.

Из бочки вынырнула голова Бортника.

— Губку бы… — страдальчески простонал он.

Ниркон растерянно посмотрел на сенатора. Крон улыбался.

— Вынести ему губку, — разрешил он. Затем добавил: — И купальную простыню.

Ниркон, постоянно оглядываясь, исчез в доме и скоро вернулся.

Крон взял у него простыню, закинул её на плечо, а губку бросил Бортнику в бочку.

— Чудненько… — блаженно простонал Бортник, растирая себе грудь. Затем постучал себя губкой по спине: — Потри!

Крон рассмеялся и взял губку.

— Кто это? — шёпотом спросил Ниркон на линге.

— Свой… — сдавленно ответил Крон, сильно, до красноты растирая спину Бортника. Бортник кряхтел от удовольствия.

— Возьми раба, — сказал сенатор Ниркону, — и приготовьте что-нибудь перекусить. На всех.

— Хорошо, Гелюций. Кстати, ты принёс мне то, что я просил?

— Потом поговорим, — отмахнулся Крон.

Ниркон кивнул и, подхватив под руку Шекро, оторопело таращившего глаза на сенатора, моющего спину своему рабу, увлёк его в дом.

— Хватит, — наконец сказал Бортник, отбирая у Крона губку. — А то ты с меня шкуру сдерёшь. Дорвался…

Он стащил с себя набедренную повязку, шлёпнул её на край бочки и стал домываться. Последний раз окунулся, вылез на бочку и спрыгнул на крыльцо. Бочка зашаталась, расплёскивая воду, и чуть не опрокинулась.

— Чудненько! — Бортник стащил с плеча сенатора купальную простыню и принялся растираться.

— Теперь побриться бы… — мечтательно протянул он.

Крон снял с руки браслет, заломил один сегмент и протянул Бортнику.

— Это ключ от бункера, — сказал он. — Вход в подвал позади дома. Замок — в левом углу от входа, пятый кирпич снизу. В бункере синтезатор и рация. Побреешься, оденешься и заодно переговоришь с Комитетом.

— Синтезатор — это хорошо… — причмокнул языком Бортник и вдруг с укоризной посмотрел на Крона. — А мог бы и мыло мне синтезировать. Тоже мне — гостеприимный хозяин!

— Но! — одёрнул его сенатор. — И ионный душ тебе, а заодно и всю коммунальную систему, и не здесь, а прямо на Сенатской площади?

— Ладно-ладно, — примиряюще махнул рукой Бортник. — Конспиратор…

Он закутался в простыню, взял у Крона браслет и пошёл вокруг дома. Крон проводил его взглядом и ступил на крыльцо.

В доме была всего одна комната. В углу у окна стоял топчан, рядом с ним на сундуке вразброс лежали книги, листы бумаги, стояли чернила. Одну из книг Крон узнал по корешку — «Астрофизику», зачитанную Нирконом до дыр. Посреди комнаты высился грубо сколоченный стол, больше похожий на строительного козла. Вокруг него уменьшенными уродливыми копиями «козлят» сгрудились табуретки. На столе беспорядочной грудой уже лежали скромные запасы Ниркона: сыр, чёрствые лепёшки, вяленая рыба, зелень; в кувшине белело скисшее барунье молоко.

Крон сел на табурет и облокотился о стол. Стол пошатнулся.

— Бастурнак! — выругался сенатор, убирая локти. Он нагнулся, нашёл под столом чурбак и подложил под ножку.

Ниркон поставил кувшин с водой, чаши и тоже сел. Шекро стоял в стороне, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, и голодными глазами смотрел на стол.

— Садись, — предложил Крон. — И не стесняйся. Ешь вволю, пока не насытишься.

Он сочувственно посмотрел, как раб жадно рвёт зубами чёрствую лепёшку, запивая её кислым молоком, отвёл взгляд и, отломив небольшой кусочек сыру, стал вяло жевать. На Ниркона он старался не обращать внимания, хотя чувствовал, что тот не сводит с него внимательного ожидающего взгляда.

Честно говоря, сенатор немного побаивался этого человека, гения по своей природе в истинном смысле слова. Сын вольноотпущенников, выросший в портовых кварталах, с детства не знавший своих родителей, то ли умерших, то ли бросивших его, рахитичный, с крайне выраженной дистрофией, Ниркон сумел не только в одиночку, без чьей-либо помощи расшифровать и прочитать написанный на незнакомом ему языке том «Астрофизики», найденный им где-то, но и усвоить и понять все теории и научные данные, изложенные в нём. Крон обнаружил его случайно, возвращаясь из порта, где провожал отбывшего в Таберию купца Эрату. Ниркон сидел на корточках в тени старой, заброшенной, отслужившей свой век галеры с разбитой морем кормой, и вслух с упоением читал на линге «Астрофизику». Сообщение Крона о Нирконе поначалу восприняли, как чистую мистификацию — с явным недоверием. Крону пообещали разобраться и, якобы для обследования феномена, выслали в Пат психолога (на самом деле подразумевалось обследование психического здоровья коммуникатора). Но когда психолог подтвердил сообщение Крона, этот факт произвёл ошеломляющее действие. Растерянное руководство почему-то в первый момент бросилось выяснять, каким образом в руки аборигена попал том «Астрофизики» (Ниркон объяснил, что нашёл его на помойке), грозя всем коммуникаторам немыслимыми санкциями за потерю бдительности и преступную халатность, которые привели к недопустимой утечке земной информации. Но затем этот вопрос, как и положено было с самого начала, отошёл на второй план, и взамен него встал феномен личности Ниркона. В Комитете создавались различные комиссии и подкомиссии, что-то решавшие, обсуждавшие и непременно желающие изучать Ниркона на месте, но, к счастью, в Пат их не пускали, и Ниркон, до окончательного решения вопроса, что с ним делать, был оставлен на попечение Крона.

— Поговорим? — не выдержал Ниркон.

Сенатор вздохнул и отложил недоеденный кусок сыру.

— Поговорим.

Для Ниркона их разговоры стали насущной потребностью. С разрешения Комитета Крон давал ему книги по различным наукам, и Ниркон запоем читал их. Точные науки он впитывал как губка, принимал их безоговорочно, зато по общественным у него возникало огромное количество вопросов — зачастую наивных, а иногда просто-таки дремуче-невежественных. Впрочем, это могло быть объяснено молодостью мира, его истории, незнанием будущих общественно-экономических формаций и отсутствием даже понятия о производственных отношениях. Здесь гений Ниркона оказался бессилен: беспрекословно воспринимая статичные законы точных наук, зависящих только от свойств среды, он не мог осмыслить динамики законов общественных отношений, вытекающих из человеческой истории и её развития, которых Пат ещё не прошёл. Осознав свою беспомощность в этом вопросе, Ниркон в последнее время ограничился только философией. Но здесь его интерес вдруг принял странную и уродливую форму. Стихийный атеист, Ниркон, получив неожиданно доступ к сокровищнице знаний, поверил в возможность существования бога, наивно полагая, что человек, достигший вершин знаний, станет богом.

— Ты принёс новые книги? — спросил Ниркон.

— Нет. — Крон поймал на себе недоумённый взгляд Ниркона и улыбнулся. — Скоро начитаешься вволю. Завтра ночью тебя заберут на Землю.

Ниркон удовлетворённо заулыбался.

— Это хорошо… — потянулся он, но затем, спохватившись, принял прежнюю позу и впился глазами в Крона. — И всё же — поговорим?