Крон перевёл взгляд на Атрана. Раб, воспользовавшись задумчивостью сенатора, расслабился, позволив себе стать вполоборота к нему. Смотрел он куда-то мимо господина в сторону виллы и улыбался. Крон повернул голову. Из-за колонны выглядывала Калеция, та самая рабыня, что подавала ночью воду. Она делала Атрану какие-то знаки, но, заметив, что господин обратил на неё внимание, мгновенно скрылась. Атран тут же повернулся к сенатору, и лицо его вновь стало каменно бесстрастным.

— Где меч? — недовольно спросил Крон.

— Рабу не положено иметь меч, господин, — смиренно наклонил голову Атран.

— А тебе его никто и не предлагает. Будешь нести его в руках, как мою принадлежность. Быть может, ты забыл, как это делается?

— Я помню, мой господин. Но у вас уже есть меч.

— А вот это тебя не должно касаться!

— Я понял, мой господин. Мне можно идти?

— Нет. Я не закончил. Возьмёшь в спальне на столике кошель с деньгами и принесёшь. — Крон критически осмотрел фигуру раба. — Теперь иди.

Атран склонил голову и бросился выполнять приказание.

«Вот и ещё одна проблема, правда, уже моя личная, — подумал Крон. Что за тайны завелись в моём доме — неужели я приобрёл себе ещё одного соглядатая Кикены?» Месяца три назад у него в прислужницах была рабыня-килонка Дискарна, настолько явно шпионившая в доме, что ему пришлось, дабы не прослыть простофилей или кем-нибудь похуже, дать ей вольную. Правда, такое решение вызвало массу пересудов в Пате — здесь были не в моде подобные чудачества (нерадивых рабов и рабов-изменников перепродавали или засекали прутьями), но Крон только посмеивался. Взамен он приобрёл на невольничьем рынке новую рабыню, причём купил её у заезжего падунского купца, так что ни о каком внедрении в его дом очередного шпиона не могло идти речи. Калеция была тиха, покорна, боязлива, из дому практически не выходила, и её вряд ли могли успеть подкупить. Хотя, чем бастурнак не шутит!

Вернулся Атран и протянул сенатору кошель с деньгами. Крон взял несколько звондов, положил в поясной карман, а кошель отдал рабу.

— Спрячь у себя, — буркнул он и, не дожидаясь, пока Атран засунет кошель за пазуху, стал спускаться с холма.

Город встретил духотой и зноем. Узкая, закованная со всех сторон в камень Карпарийская улица, названная в честь одного из древнейших родов, основавших Пат, в полуденный час сочилась жарой, как каменная кладка очаговой ямы для выпечки лепешёк, и Крон мгновенно покрылся липкой испариной. Несмотря на жару, людей на улице было больше обычного. Кончился триумф Тагулы, и все спешили наверстать упущенное, отставленное в сторону на время праздников. Вдоль бесконечных каменных заборов по раскалённым плитам сайского сланца сновали рыбы, ремесленники, служанки, торговцы вразнос, изредка посередине улицы проплывал паланкин. Из-за заборов на улицу лениво переползал едкий дым очагов — где-то готовили трапезы, жгли мусор, оттуда же слышались палочные удары: то ли выбивали ковры, одежды, то ли наказывали провинившихся рабов.

У рыночной площади, откуда вытекала большая толпа, нагруженная съестными припасами, Крон свернул в переулок и вышел к дому Гирона, скрытому за такой же каменной стеной. Атран поспешно забежал вперёд и распахнул перед ним деревянную дверь, когда-то крашенную, но сейчас облупившуюся и поблекшую до такой степени, что нельзя было разобрать, какого же она цвета.

Пригнувшись, чтобы не зацепиться головой за низкую притолоку, Крон вошёл во двор Гирона, большой, пыльный и пустой. В углу двора в куцей тени одинокой чахлой ладиспенсии полулёжа дремали два стражника в расстёгнутых кожаных латах, одинаково раскинув ноги в жёлтых легионерских сандалиях. На ступеньках крыльца, в грубом кожаном фартуке на голое тело, сидел мрачный и злой, как бастурнак, Гирон, а писец, жестикулируя и брызгая слюной, визгливо чем-то ему грозился. Под бородой у Гирона ходили желваки, руки, сложенные на коленях, то и дело сжимались в кулаки, но он молчал.

Услышав за спиной шаги, писец повернулся и осёкся, узнав сенатора. Ощерившаяся мордочка разъярённого хорька с гнилыми зубами мгновенно приобрела умильное, подобострастное выражение, спина угодливо согнулась, и писец быстро засеменил навстречу своему господину.

— Здоровья и счастья сенатору Крону! — залебезил он.

Услышав имя сенатора, дремавшие стражники вскочили на ноги, спешно застёгивая панцири. Крон молча прошёл мимо писца прямо к Гирону. Мастер медленно встал.

— Приветствую тебя, сенатор, — мрачно сказал он.

— И я тебя, — небрежно махнул рукой Крон. — Как работа?

— Всё сделано ещё утром, господин, — затараторил писец за спиной, — и все оттиски разнесены по адресам…

— Ты, кажется, чем-то недоволен, Гирон? — спросил Крон, не обращая внимания на писца.

Гирон вскинул голову и прямо посмотрел в глаза Крону.

— Да, сенатор.

— Да ну?! — притворно удивился сенатор. — И чем же это?

— Тобой, сенатор. — Гирон продолжал смело смотреть на Крона. — Я свободный человек, сенатор. Зачем ты сегодня на ночь приставил ко мне стражу, будто к рабу своему? Если ты ко мне ещё раз пришлёшь этого мозгляка, то я удушу его вот этими руками!

Он поднял перед собой огромные, узловатые, чёрные от краски ладони. Писец на всякий случай отступил за спину сенатора.

Крон рассмеялся и жестом подозвал Атрана. Раб, поняв его, достал из-за пазухи кошель и развязал. Крон взял из кошеля две монеты и небрежно бросил их через плечо.

— Это тебе за работу, — сказал он писцу.

Реакция у писца была отменной. Звона падающих на землю монет Крон не услышал.

— Ценю твою откровенность, мастер Гирон, — сказал он. — А теперь скажи: за этот оттиск «Сенатского вестника» ты получил деньги вперёд?

Гирон чуть заметно кивнул.

— А если бы тебя ночью не разбудили, оттиск был бы готов к утру?

Мастер угрюмо молчал.

— Можешь считать меня своим благодетелем, за то, что не сидишь сейчас в долговой яме и не бит прутьями…

Крон повернулся к Атрану.

— Зайди в печатню, разбуди стражу и отправь домой. Да, и дай подмастерьям по звонду за работу.

Он подождал, пока Атран скроется в дверях дома, и, поймав писца за ухо, притянул к себе.

— Что у них с Калецией? — спросил сенатор, кивнув в сторону дверей.

— У них… — загримасничал от боли писец, в то же время пытаясь усмехнуться. — Хи-хи…

Крон оттолкнул от себя писца. Слушать дальше не было необходимости. По ухмылке писца всё было ясно.

— На сегодня ты свободен, — объявил сенатор.

Писец, поминутно кланяясь и благодаря, исчез со двора. И тут же из дверей печатни стали выскакивать заспанные стражники, на ходу застёгивая доспехи и приветствуя сенатора. Крон пересчитал их взглядом, затем махнул рукой, отсылая домой. Когда дверь на улицу захлопнулась за последнем стражником, он расслабленно опустился на ступеньки.

— Садись, — предложил он Гирону.

Мастер молча сел рядом.

— Мне бы не хотелось, чтобы моё хорошее отношение к тебе изменилось, — просто сказал Крон и положил руку на колено Гирона. — Но в последнее время я не узнаю тебя. Раньше у тебя не было ничего, кроме рваной туники и массы идей в голове. Я дал тебе звонды, и половину своих идей ты смог воплотить в жизнь — подарил Пату производство бумаги, печатный текст… Но это и всё. Обилие звондов притупило твои мысли, ты перестал работать головой, а теперь не хочешь и руками. Ты увлёкся женщинами и вином — у тебя сейчас всё есть. Нет только идей в голове.

Сенатор встал и отряхнул тогу.

— Мой тебе совет на прощание — работай. Мне будет искренне жаль, если твоя светлая голова, способная столько дать для усиления могущества и расцвета Пата, сгинет в кабаках в окружении низкосортных гетер. Поэтому, ради нашей дружбы и уважения к тебе, я сделаю всё, чтобы этого не случилось. Вплоть до того, что оставлю на тебе одну рваную тунику.

Крон повернулся и пошёл прочь. У самых дверей он остановился и поднял в прощальном приветствии руку:

— Я дал твоей голове пищу. Работай!