– Меня Леной. А ты чего, у Марии Петровны ночь переспал?

– У какой Марии Петровны?.. Ах да! Еле отбился, ей такой мужик нужен… Или лучше рота…

– А ты что, слабак? – ухмыльнулась Леночка, пальчиком стряхивая пепел в раковину.

– А вот заходи сегодня вечерком, сама посмотришь… – Я снова мысленно освободил ее от одежды… "Мать честная!!" – Придешь?

– Если ты Марию Петровну не удовлетворил, нам с тобой делать тогда не фиг.

– Такую даму удовлетворить… У нее, наверное, бешенство матки…

– Какое там бешенство, – махнула рукой Леночка. – Нужны ей мужики как рыбке зонтик. У нее климакс давно все желания истребил. Деньги она делает, неужто неясно.

– Как это деньги? Каким образом?

Леночка сморщила свой курносый носик от попавшего в него дыма и снова стряхнула пепел в раковину.

– Вот ты ей за сколько месяцев вперед заплатил?

– За полтора.

– А деньги свои при переезде назад забрал?

– Да ну ее, черт с ними с деньгами. Как вспомню ее тело…

– Ну, вот так и делает. Никто обычно не забирает, так что она за ночь не меньше любой валютной пуганы денежки имеет и СПИДа не подхватит. А сожитель – Федька – пьет, гад, на эти деньги, женским трудом заработанные… Всегда так – женщина зарабатывает, а мужики… – Леночка тяжело вздохнула, подумав о чем-то грустном. – У них все продумано. В то время, пока Мария Петровна обольщает, он в другой комнате сидит, и если клиент строптивый бить ее начинает, или извращенец какой соблазнится телом старушечьим, тут Федька вваливается и по башке его, по башке… Так что клиент потом без штанов драпаляет. А тебе я за деньгами приходить не советую, Федька тебе по башке настучит – он мужик горячий. Очень не любит, когда кто-то за деньгами приходит. И поедешь ты в дом с голубой каемочкой…

– Да ладно, не пойду. Так как насчет вечера?

– Занята я сегодня. И потом ты, Ссусик, чувак, видно, нищий. Я с такими не трахаюсь…

Леночка затушила бычок о раковину, швырнула в помойное ведро и пошла из кухни, качая бедрами. Я торопливо, пока она не скрылась, мысленно срывал с нее футболку, юбку… "Эх, мать честная!!!"

Встал. Засунул руку в карман.

"Точно, затащу ее к себе", – твердо решил я, поглядев в окно. За окном монотонно шаркала метлой по асфальту дворничиха.

Когда я выходил из кухни, навстречу мне попалась старушка в каске.

– Здравствуйте, – сказал я, но она не ответила. В каске ей, наверное, слышно ни черта не было.

Я решил пойти куда-нибудь пообедать и, закрыв комнату на ключ, вышел во двор. Настроение мое было чудесным. Вопрос с женским полом я считал урегулированным, а ночью можно было продолжить писание романа. В голове кружились образы один другого слаще. Сначала Леночку приголублю, а потом роман писать сяду. Во дворе от группы детей отделился негритенок и подбежал ко мне.

– Здорово, Джорж, – сказал я. – Как дела?

– Вы все-таки сняли у человека с бамбуковой палкой, – вместо приветствия сказал он. – Я же вас предупреждал.

– Точно, кажется, припоминаю что-то. Забыл я, – я потер лоб. – Извини, но мне ведь тоже жить где-то нужно.

– Мне-то что, вам же хуже.

Он повернулся и побежал к ребятам.

– Погоди! Почему хуже? Почему хуже-то?!

Но он не обернулся.

"Странно. Все это странно", – думал я, шагая по улице. В душу ко мне пробралась тревога. Какова была ее причина, я еще не вполне понимал. Но тревога эта испортила мое замечательное настроение.

– Это ты, Коленька!

Передо мной стояла Мария Петровна, в руке она держала хозяйственную сумку, из которой выглядывал край надкусанного батона. Сейчас, на улице, это была вполне почтенная женщина, обремененная социалистическими заботами о пропитании себя и своих ближних, и мне уже трудно было представить, что это она без церемоний ломилась ко мне ночью, кричала и выла дурным голосом.

– Чего же ты переехал?

– Да вот, переехал как-то… – смутился я.

– А зря, не то место у Казимира Платоныча, где жить человеку можно. Из этого места обычно злой карлик в дом с голубой каемочкой тащит, – она сделала два шага ко мне, я отступил. – Захочешь – приходи, – она сделала еще шажок.

И тут я почувствовал, что спина моя во что-то уперлась. Воспользовавшись этим, Мария Петровна, оглянувшись по сторонам, обхватила меня за талию и опять, как ночью, прижалась ко мне всем своим мягким, обильным телом. – Приходи… – страстно прошептала она мне на ухо.

Я заерзал, пытаясь выкрутиться. Она снова оглянулась и, оставив меня обессиленного возле водосточной трубы, пошла по своим делам. Но, сделав несколько шагов, остановилась, обернулась ко мне.

– Смотри, из того помещения только в дом с голубой каемочкой. Карлик-душегуб на плечо вскинет…

Дальше я слушать не стал и ушел.

Эта встреча совсем испортила мое настроение. Без аппетита пообедав в первой попавшейся на моем пути пельменной, я сел в метро и поехал в одно захудалое издательство, в котором собирались напечатать мою повесть. Я хотел выклянчить у них причитающийся мне аванс. Но там мне сказали, что сегодня у них денег нет, но на днях непременно появятся, и с улыбкой предложили заходить. Тогда я поехал в другое издательство, где вышел мой рассказ ужасов, но с тем же успехом. Больше денег взять было неоткуда, а оставшихся десяти рублей на жизнь, конечно, не хватит. Я, было, сгоряча решил сходить к Марии Петровне и забрать уплаченные за полтора месяца вперед деньги, но, вспомнив ее тело, передумал. Да пускай хоть подавится этими деньгами!

Я заходил во все попадающиеся по дороге винные магазины, но нигде не встретил ничего алкогольного. Потолкавшись в гурьбе примагазинных алкашей, я выяснил, что "привоз, если и будет, то вряд ли, а если у спекулянтов брать, то можно". Но цена меня не устроила. Так что соблазнять Леночку кроме своего естества оказалось нечем. И я в печальном расположении духа поехал домой. По пути в метрополитене я вспомнил негритенка Джоржа и Казимира Платоныча… Что имел в виду негритенок? Хотя, конечно, Эсстерлис тип довольно шизовый. И эта его выходка на лестнице, которой утром я, (будучи в чувствах взъерошенных) значения не придал, какие-то покойники, о которых все говорят, карлик-душегуб… Конечно, все это способно было насторожить и напугать кого угодно…

Домой я приехал около восьми часов вечера, зайдя перед этим в магазин за хлебом и молоком.

В очереди за молоком я глядел в огромное окно на улицу и размышлял о Леночке. Мимо магазина, опираясь на косу, устало проковылял где-то уже виденный мною мужчина. "Без бутылки, конечно, туговато придется. Но ничего, у меня имеется изрядный козырь попривлекательнее бутылки". Стоя в очереди за молоком, я думал о козыре с любовью. Конечно, это был мой роман, которым можно было соблазнить хоть сотню, хоть две сотни баб. "Ну, подумаешь, переспит она с каким-нибудь банщиком, с мясником, с кем еще… ну и что останется? А тут она вступит в связь не просто с мужиком – с писателем! Это воспоминание ей на всю жизнь. Она сможет гордо нести свое тело по улицам. Приобщение к вечности – вот что возвышает человека. Хотя б мизинчиком коснуться, хотя б просто мимо пройти, а уж в постель к романисту… Отметина на внешность, на всю жизнь… Я, к примеру, встретил как-то на улице Хиля в сосиску пьяного, мимо него прошел. Он меня и не заметил, и в сторону-то мою не посмотрел, а я чуть не обалдел. Всем рассказывал потом, и до сего дня помню. А это когда было!"

Стоя в очереди, я и сам возвысился в своих глазах и даже загордился чем-то (как будто это я в постель к романисту собирался). Но гордость моя быстро улетучилась, потому что молоко передо мной кончилось. Тогда я взял бутылку простокваши.

Когда я выходил из молочного магазина, в дверях на меня налетела откуда-то вынырнувшая крохотная, как ребенок, старушка. Впопыхах она с такой силой ткнула мне кулаком в живот, что мне стало нехорошо. Вбежав в магазин, она, дыша с перебоями, оглядела присутствующих, пробормотала что-то ругательное и торопливо вышла на улицу.