Он опять вспомнил смерть, и неожиданное объяснение вдруг ошеломило его своей простотой: а не подменила ли она ему тело? Идея показалась Н вовсе не бессмысленной: человек побывал на том свете, такие штуки бесследно не проходят. Он осмотрел кисти своих рук — высохшие, как у мумии, ну это понятно, однако вроде бы прежние. Оттянул ворот рубахи и осмотрел плечи и грудь... Если бы помнилась хоть какая-нибудь родинка или шрам... но примечать на себе родинки — это было смешно, а шрамов на его теле ни одного не было...

Нет, разглядывать себя в зеркале — не мое занятие, решил Н. Для меня — бесплодная трата времени. Видать, не случайно как-то обходился без этого до сих пор. Вот и сейчас: вместо того, чтобы изучать свое отражение, сосредоточиться на нем, погрузиться в него — я погружен в себя.

Н встал с неожиданной легкостью, удивился этому и напоследок еще раз взглянул на свое отражение. Теперь старик ему понравился. Он вовсе не собирался умирать. Он был заряжен энергией, как стянутая пружина, а в глазах появилось что-то новое, очень знакомое... Ну конечно же! — ирония и жалость.

Прощай.

Легкость оказалась мнимой, одномоментной. Придерживаясь за стены, Н одолел горницу, затем сени, и с облегчением опустился на холодное крыльцо. Заморозок сковал землю, но в воздухе пахло весной. Арктур плыл почти над головой, значит, до исхода ночи было пока далеко. Едва различимое в звездном свете, вниз по долине, без единого огонька, лежало большое село. Сбоку, совсем близко, на холме громоздилась руина. Все было такое знакомое, словно видел это сотни раз. Когда-то видел, уточнил Н, но вот возвратился, и оказался на своем месте, и лег в нем плотно, как патрон в стволе.

Откуда-то появился пес и улегся рядом, уверенно положив голову ему на колени. Потом в доме послышался едва различимый звук босых ног, на крыльцо вышла женщина (Н угадал ее по запаху нездорового пота), и тоже села на крыльце. Он подумал, что ей этого нельзя делать, потому что ей еще рожать детей, а застуженную матку в этой стране толком никто не умеет лечить, — но почему-то не сказал ей ничего. Было что-то истинное в том, как они сидели. Мгновение, которых так мало выпадает в жизни.

На следующий день появился председатель сельсовета. Он был деликатен и ненавязчив, беседовал с Марией о погоде и видах на весну, выпил стакан чая с кизиловым вареньем и пообещал занести своего чая — настоящего краснодарского, «от ихнего главного агронома».

Под вечер Н вспомнил о свирели. Он нашел ее в отличном состоянии, но музыка не получалась: в ней не было души. Это удивило Н; он опять вспомнил о подмене — и прислушался к себе. Да, в нем что-то изменилось. Едва уловимое, тончайшее. Как ученый, Н знал, что чем тоньше структуры, тем они ближе к сути. Это ощущение — что природа признала твое право на шаг дальше остальных — он в прежней своей жизни переживал не однажды. Именно ощущение; мысль тут ни при чем. Мысль — инструмент разделки, доводки, полировки. То есть она по сути своей вторична. Но она проще ощущения, понятней его. Доступней. Она доступна каждому! Она подсказывает: стоит постараться, надавить как следует — и все получится. Увы — это миф, выдумка несостоявшихся гениев. Мысль, что ты недопотел, недостарался, недотерпел — обидна, но и утешительна: ты не хуже других, даже самых великих; только им хватило характера, а тебе — нет. И потому ты не пускаешь в себя очевидную мысль, что количество никогда не переходит в качество. Пот никогда не станет миро. Насилием нового не откроешь. Ведь природа ничего не прячет, все открыто. Протяни руку — и возьми. Но чтобы увидать новое, ты должен быть готов, должен быть допущен. Неужели предчувствие меня не обманывает, и мне предстоит познать то, что древние называли откровением? Но за что такая честь? Чем я ее заслужил?..

Мысли всплывали в нем лениво и легко, как летние облачка, и так же легко рассеивались. Он ждал. Не гнал от себя мысли, но и думать не старался. Если должно прийти — придет само. Силы прибывали быстро. Уже через день он почти свободно передвигался по двору, и на следующее утро за завтраком Мария попросила его сходить в храм — поблагодарить Матерь Божью за чудесное спасение, и поставить свечку. Он кивнул; в самом деле — отчего бы ни сходить?

День был славный: солнце припекало даже сквозь ватник, склон был чист и нежно зеленел первой травкой. Природа, гениальный художник, так провела линию холма, что с первого же взгляда было видно: он — не случайный, он — вершина внутренней горы, выпученная наружу; материализованная энергия этой долины, сфокусированная в холме, как в спящей почке. Эта почка готова, она созрела, она только ждет последней капли, чтобы лопнуть от избытка — и разродиться живой ветвью.

Н поднимался по склону легко. Удивительно: в икрах не накапливалась обычная в таких случаях тяжесть. Его несло, как подгоняемый ветерком, едва касающийся земли воздушный шарик. Он не глядел под ноги. Храм поднимался навстречу ему — массивный, основательный. Необычайно естественный на вершине: усилие земли сперва выдавило из равнины этот холм, и уж затем, как плод, ради которого были все усилия – материализовалось в храме.

Надо честно сказать: ни о чем таком Н сейчас не думал. Разве что о мастере, который когда-то выстроил этот храм. Какое величие души! И какая щедрость: здесь ведь не Рим и не Москва, здешние пейзане вряд ли понимали, насколько этот мастер своим творением приблизил их к Богу.

Но его собственной памяти храм не разбудил. И побитая временем кладка массивных стен, и богатые ворота с резьбой и следами инкрустации, и калитка в них, сколоченная из неструганых, пепельных от солнца досок, — все было не узнаваемо, а привычно. Словно он знал это всегда. Он вошел в храм, как в собственную квартиру — просто вошел и все. Без каких-либо мыслей и чувств. Солнце било через проломы кровли, через обнаженный каркас куполов и стрельчатые окна. Несколько ворон сидели на гнутых прутьях главного купола и лениво обсуждали работу своего приятеля, который строил гнездо на уступе капители; на Н они не обратили внимания. В углах, куда не доставало солнце, еще сохранился лед, а на кусте ивы, прижившемся на груде щебня, желтели пуховые клубочки. Скоро пасха.

Пройдя в центральный неф, Н осмотрелся. Штукатурка стен и колонн уцелела только фрагментами; на ней едва угадывались следы масляной росписи. Но большая фреска напротив амвона сохранилась неплохо. Всего две фигуры: черный ангел и старец, принимающий от него чашу. А где же икона Богоматери, которую он запомнил с прошлого раза? Храм был разорен очень давно. Как полагал Н, не в гражданскую войну — тогда храмов никто не рушил, — а лет на десять позже. И вряд ли хоть одна роспись за это время могла уцелеть...

Н прикинул, где может быть самый уцелевший придел, и пошел к нему. И сразу увидал в полумраке тлеющий огонек лампадки. А позади нее, прислоненную к стене, небольшую иконку. Жалкая типографская штамповка. Ее наклеили на отпиленный по размеру кусок трехслойной фанеры; клей обесцветил краски: синяя стала бирюзовой, красная — розовой, но линии были четкими, глаза хорошо видны — что еще надо? Молиться можно на что угодно, Бог есть во всем.

Перед иконой лежал сложенный вдвое кусок самодельного войлока. Н с облегчением опустился на него. И даже глаза прикрыл: слабость. Сразу навалилась дрема. Как же мало во мне сил, если отхлебал пару ложек — и уже пусто... Но засиживаться здесь нельзя: промерзшая за зиму кладка дышала тяжелой, застоявшейся стужей, забивала легкие. Оно и понятно: северная сторона. Должно быть, в летний зной — самое приятное место. Но не сейчас. Вот отчего и лампада еле тлеет: она ведь тоже дышит этим холодом...

Сразу встать было тяжело. Н поднялся на колени; и только теперь обратил внимание на огарки свечей перед иконой. Погашенные холодом и сквозняками, они поднимались уснувшими вулканами из серой корки расплывшегося стеарина. Ну да, я ведь должен поставить свечу... Н достал свечу из кармана, зажег от лампадки, накапал в кратер самого подходящего огарка, и укрепил прочно. Еще раз взглянул на Богородицу. Она была занята Младенцем. Она еще не наполнила этот сосуд, не вырастила Его. Поэтому сейчас ей было не до Н. Это потом, после Распятия, Ее душа развернется так, что Ее любви хватит, чтобы укрепить и утешить каждого. Наверное, и я от Нее получал, и даже теперь получаю, но почему я ни разу не почувствовал этого в своем одиночестве, почему я ни разу в минуты тоски не вспомнил о Ней?..