То же явление характеризует этнографические и лингвистические работы: в дореволюционных трудах собраны интереснейшие материалы, а для книг, написанных в советское время, помимо публикации материала, типично стремление к его обобщению.

Археологи, получающие при раскопках весьма ограниченное количество информативного материала и в то же время желающие расшифровать его и получить по возможности полное представление о культуре народа, его экономике, общественных отношениях и т. п., вынуждены привлекать и осваивать различные группы источников: письменные, этнографические, фольклорные, лингвистические. Именно в их трудах ранее, чем в других направлениях, появилась тенденция соединить и обработать все известные источники, касающиеся изучаемого народа, этноса или региона.

Однако наиболее серьезные шаги по систематизации и обобщению разнообразных проявлений кочевничества сделаны не археологами и не историками, имеющими дело с мертвыми источниками, а этнографами, обладающими достоверным и легко проверяемым, а значит и легко поддающимся изучению и классификации материалом.

Статьи и книги, посвященные исследованию социально-экономических отношений кочевников начали появляться в советской печати уже в середине 30-х годов (Б. Я. Владимирцов, С. П. Толстов, А. Н. Бернштам и другие) [7]. Однако вновь интерес к этой тематике вспыхнул только спустя 20 лет в связи с дискуссией, посвященной сущности «кочевого феодализма». Центральной фигурой этой дискуссии стал С. Е. Толыбеков, отвергавший в своих работах существование феодальной собственности на землю у кочевников и предложивший определять общественные отношения кочевников термином «патриархально-феодальные». Концепция С. Е. То-лыбекова многократно подвергалась критике, и нет надобности возвращаться к ней здесь, так как в следующих главах данной книги точка зрения автора на вопросы, поднятые С. Е. Толыбековым, будет изложена. Для нашей темы значительно более важным в его работе является то, что именно этот ученый в 1959 г. первый четко выделил три формы кочевого хозяйства: кочевое, или «таборное», с отсутствием земледелия и оседлости, полукочевое с постоянными зимниками и частичным заготовлением кормов для молодняка и высокопородных коней, полукочевое с параллельным развитием земледелия и оседлости[8].

Каждой форме кочевания соответствуют, согласно С. Е. Толыбекову, определенные общественные отношения: первой и второй — аильно-общинные, третьей — классовые. Эта мысль С. Е. Толыбекова была развита С. И. Руденко в статье, вышедшей из печати в 1961 г.[9] Он показал стадиальность различных форм кочевания — эволюционный переход одной формы в другую. Исследуя пути зарождения кочевания с эпохи бронзы, он, а вслед за ним Г. Е. Марков[10] прослеживают переход оседлых скотоводов от пастушества к полуоседлому или полукочевому скотоводству, а затем, в случаях крайней необходимости, к полному (таборному) кочеванию. Причины, которые вызвали эти изменения в жизни ряда племен и этнических общностей, не раз дискутировались в советской литературе[11]. Они столь же разнообразны, как и причины, вызывавшие в последующие эпохи переход кочевников к оседлости или же наоборот — от полуоседлости к полному кочеванию.

Новый взлет в изучении социально-экономического строя кочевников начался в конце 60-х годов. В настояшее время трудно назвать хотя бы одну крупную монографическую работу, в которой не исследовались бы общественные отношения и экономика кочевнических объединений разного времени. Таковы статьи и монографии Л. П. Лашука, Л. И. Гумилева, Г. А. Федорова-Давыдова и др.[12]

В книге, посвященной салтово-маяцкой культуре — культуре Хазарского каганата, автор данной работы попытался, опираясь в основном на археологические источники, проследить переход кочевников от таборной стадии к полуоседлости— «от кочевий к городам», т. е. процесс, обратный тому, который был исследован С. И. Руденко на материалах бронзового века и раннего железа [13]. Изменения экономики вели и к изменению социального строя и культуры, что было прослежено благодаря исследованию салтово-маяцкой культуры. Материалы по истории населения европейских степей VII—IX вв. позволили, как мне кажется, установить, что сложение классовых отношений и соответственно феодальное владеют землей начались на второй стадии кочевания, когда произошло разделение пастбищ на отдельные участки кочевания.

Знакомство со средневековыми источниками, касающимися населения всей евразийской зоны степного кочевания, а потом и их исследование, привели автора к убеждению, что те закономерности развития, которые были прослежены на узком отрезке времени — в Хазарском каганате, распространяются на все кочевое население.

Следует помнить, что кочевничество по географическому, а значит и хозяйственному признаку делится на несколько больших регионов: североафриканский-передне-азиатский, африканский, евразийский, тибетский и североазиатский [14].

В первом регионе стадо состоит в основном из коз и овец, а верховым животным является верблюд, для второго типично стадо из крупного рогатого скота, а всадников почти нет, третий регион характеризуется стадами овец и крупного рогатого скота, основным же верховым и транспортным животным служит лошадь (иногда в качестве грузового тягла использовались волы), в четвертом регионе главное животное в стаде — яки, а в пятом (северном) — олени.

Совершенно ясно, что каждому региону присущи не только собственный состав стада, что определяет и своеобразие экономики, но и оригинальные пути развития этой экономики и связанных с нею социального строя и даже материальной и духовной культур. Поэтому естественно, что для выявления каких бы то ни было закономерностей в социально-экономическом развитии кочевников, нельзя брать материалы, не считаясь с тем, к кочевникам какой области они относятся. В данной работе используются, как правило, материалы только евразийского, наиболее близкого нам и хорошо изученного в пространстве и времени материала.

Хронологически книга ограничена вполне определенно — эпохой средневековья, поскольку автор — мидиевист и ему лучше известны письменные и археологические источники, относящиеся именно к этому сложному, бурному и кровавому периоду истории человечества.

Только в отдельных случаях по мере необходимости здесь будут привлечены примеры из других регионов, особенно из близкого евразийскому — переднеазиатского, а также и других хронологических периодов — как более ранних, так и более поздних — вплоть до современности. Обычно это делается в тех случаях, когда прослеженная закономерность четко выявилась не только в средневековых евразийских степях, но и у народов и этнических общностей других областей и других эпох.