Стену нравился процесс подготовки дела — обсуждение, подбор участников, тщательная разработка плана драматической операции, которая к тому же сулила обогащение. С самого начала он почувствовал в Паркере, несмотря на разницу в возрасте, какую-то духовную близость, и со временем это чувство только укрепилось. Паркер был тем человеком, по стопам которого он хотел бы идти. Стен понимал, что при первой встрече Паркер отнесся к нему с недоверием, и радовался, убеждаясь, что отношение к нему постепенно меняется, а затем у Стена появилась уверенность, что Паркер, можно сказать, принял его.

Деверса нисколько не удивляло, что он оказался рядом с таким человеком. Сколько он помнил себя, он всегда старался плыть против течения, он любил бунт ради самого бунта, все в нем восставало против скучных и плоских правил флегматичного, погрязшего в рутине общества. Его исключили из двух средних школ и одного колледжа, а также из школы для резервистов, в которую он ходил, учась в колледже; выгоняли со многих работ, на которые ему удавалось устраиваться. То, что он прослужил четыре года в системе ВВС без серьезных замечаний, удивляло его самого. Причины его прежних бед были весьма разнообразны — от непослушания и постоянных прогулов до кражи автомобиля школьного учителя, совершенной забавы ради. То, что он сдерживал свои природные инстинкты в течение почти трех с половиной лет военной службы, вовсе не означало, что он переменился, — просто он понял, что в армии не до шуток. Если ты ударишь учителя, тебя вышвырнут вон и все. Но если ты ударишь офицера, то непременно загремишь на пять лет в тюрягу.

Мать, еще когда он учился в школе, пророчила ему тюрьму. О своей матери Стен сказал Паркеру правду; они никогда не ладили и никогда уже не поладят. Сейчас у нее четвертый муж, хотя, может быть, на подходе и пятый — он точно не знает, да, впрочем, ему на это начхать. Разумеется, он никогда не доверял своих денег бабушке, как, впрочем, и никому другому, но бабушка действительно была единственным ему родным человеком, с которым он поддерживал близкие отношения; в прошлом году она умерла, и он даже не думал, что ее смерть принесет такое горе. Теперь он был совершенно один, отчасти по собственному желанию, отчасти по стечению обстоятельств. Связь с Элен Фуско ни на йоту не заставила его отречься от присущей ему внутренней потребности в одиночестве. Если Элен рассчитывала, что они поженятся, то вовсе не потому, что он каким-то образом ее обнадеживал. Но он и не возражал ей, когда она об этом заговаривала: только при этом условии можно было с ней как-то ладить.

Но все это было, пока не началась подготовка к делу. Тут она сразу превратилась в мегеру, невыносимую Кассандру из мыльной оперы, устраивающую ссоры по малейшему поводу. Если у него раньше иногда возникала мысль взять ее с собой, когда он уйдет со службы, последние недели убили в нем всякое желание продолжать с ней отношения. А ведь он так надеялся, что психоаналитик сделает ее более покладистой.

Стен настолько погрузился в свои мысли, что забыл про время и очнулся только тогда, когда лейтенант Уормли, держа в руке свернутый в трубочку журнал, подошел к его столу и с ухмылкой сказал:

— Стен, ваше усердие не знает границ! Видел бы вас сейчас майор.

— Да, сэр, — ответил Стен. — Пожалуй, многовато для вольнонаемного. — Раньше его бесило, что приходится говорить этому сопляку «сэр», но теперь он произносил это обращение автоматически. К такого рода вещам быстро привыкаешь. А если в слово «сэр» Уормли вкладывает один смысл, а Стен — совсем другой, это никого не касается.

Запереть дверь входило в обязанности Уормли. Он ждал на пороге, пока Стен и сержант Новато соберут свои вещи. Стен положил фотоаппарат и конверт с фотографиями в коричневый бумажный пакет.

Уормли кивнул на пакет.

— И дома хотите поработать. Стен?

— Вы угадали, сэр.

Еще как угадал, недоносок!

— Стен сфотографировал офис, — сказала Элен.

— Да? — В голосе доктора Годдена слышался лишь вежливый интерес. — Зачем?

— Не знаю. Паркер велел. И не только офис.

— Что еще?

— Ворота, здание его отдела, грузовики, автобусы...

— Так-так. Стало быть, они взялись за дело серьезно?

— Я знала, что так будет.

— Похоже, вы были правы. Они скрывают от вас свои планы?

— Нет. Как они могут что-то скрыть, если все происходит в моем доме! Я не хочу знать, что они затевают.

— Не хотите?

— Не хочу, — сказала она, глядя на ковер. — Когда они начинают разговор, я выхожу из комнаты.

— Почему?

— Я ненавижу все это! — почти крикнула она, не сводя глаз с узора ковра. — Ненавижу даже мысль об этом!

— Ненавидите, потому что боитесь, что их поймают, или потому что Стен будет продолжать заниматься этим до тех пор, пока не попадется?

— Не знаю. Откуда мне знать? — Она чувствовала, как в ней нарастало возбуждение, с которым не в силах справиться. — Я не могу их видеть, зная, чем они занимаются.

— Хорошо, давайте подумаем, — сказал доктор. — Вы говорите, что ненавидите их за то, что они готовятся к ограблению в вашем доме. Значит, все дело в том, что это ваш дом?

— Не знаю. Может быть.

— Вам больно, потому что они оскверняют ваш дом? Или потому, что Стен стал сообщником вашего бывшего мужа и тем самым предал вас?

— Нет, я так не думаю, — сказала она, хмуро уставившись на ковер и пытаясь отыскать в себе чувства, о которых говорил доктор Годден. Это был его обычный метод. Он выдвигал один мотив за другим до тех пор, пока какой-то из них не находил в ней отклика, пусть даже резко отрицательного. Действительно, если у нее вырывалось «конечно нет», то почти наверняка, как показывал дальнейший анализ, в этом-то и заключалась главная причина.

— Вы против того, — продолжал он выпрашивать ее, — чтобы бывший муж пользовался вашим домом? Или то, что происходит сейчас, напоминает вам о том времени, когда вы были его женой и когда он попался?

— Да, — сказала она и взглянула прямо в его умные и излучающие тепло глаза, но тут же отвернулась. — Да, — повторила она, осознав, что именно в этом все дело. — Меня злит, когда они собираются у меня в гостиной, как будто у себя дома. Я словно в капкане, выходит, что от меня ничего не зависит, что в результате я так и не освободилась от Марти.

— Конечно, — согласился он, — это напоминает вам о прошлом. Но ведь есть и разница, правда?

— Да, правда.

— Вы независимы от своего бывшего мужа. Он находится в вашем доме лишь с вашего молчаливого согласия. Улавливаете разницу, не так ли?

— Иногда я думаю, мне следует сказать им, чтобы они убирались подобру-поздорову.

— Нет! — воскликнул он с такой силой, что она взглянула на него снова и удивилась выражению его лица. Ей показалось, что она прочла в его глазах испуг, однако спустя миг лицо доктора Годдена приобрело обычную мягкость. — Элен, вы не должны уходить в кусты, — сказал он. — Мы уже говорили об этом.

— Да, — сказала она, снова взглянув на него. — Я знаю. Вы правы.

— Вы должны позволить им остаться. Должны смело смотреть в лицо реальности, сразиться с ней и победить.

— Знаю.

— Не надо уходить, когда они начинают совещаться. Вы должны присутствовать при всех их разговорах, быть в курсе всех их планов. — Он помолчал, потом спросил: — Понимаете почему?

— Чтобы разобраться в причине своих страхов?

— И для этого тоже, конечно. Но не только. Вы должны представлять себе их план во всех деталях, тогда вам будет легче судить о нем, и, если он окажется хорошим, не связанным с особым риском, вы избавите себя от ненужных волнений, у вас не будет причин для беспокойства. Согласны со мной?

Глядя на ковер, она улыбнулась.

— Кажется, вы правы.

— Мы обсудим их план вместе, — сказал он. — И попытаемся понять, насколько выполнимо то, что они намерены совершить.

— А если мы поймем, что их план невыполним?

— Мы найдем причину, обсудим их действия, и, если обнаружим какие-то промахи, вы укажете на них Стену, и они либо устранят их, либо вообще откажутся от своих намерений.