– Сначала, – начал он исповедоваться, – я подумал, что ты из ЦРУ. Кто еще стал бы гонять труппу по таким никчемным странам? Но потом я увидел здесь, в казино, твоего старого русского бандита. Старый больной человек без волос... Мои ребята не любят русских, Легги. Коммунисты нас раздражают.

– Принцип «Большой Семерки» – многонациональность. У нас работают люди со всего земного шара. Это новый подход к бизнесу. Так что лучше перестань придираться. Либо ты принадлежишь к катку, либо к дороге, которую он утюжит.

– Зачем ты прибегаешь к штампам? Ты несерьезно со мной разговариваешь. Человек твоих способностей способен повлиять на судьбу этого несчастного мира.

– Такое занятие не для меня. Этот проект начался с пари, заключенного в баре на Гуаме, продолжился бронзовой табличкой на здании в Панаме... Хотя важно не это. Признаюсь, все это мошенничество. Но, честно говоря, мне нравится моя работа. Я ею наслаждаюсь. Мы делаем туфли на платформе в Шэньчжене. Поставляем обтягивающие футболки с блестками в Туркменистан по Нахичеванскому коридору. Мне нравится устанавливать эти связи. Нравится управлять всей сетью. Меня это устраивает. Большего я не прошу.

– Что ты вообще за человек? – скорбно произнес Озбей. – Как бы ты сам себя назвал?

– Ну, если обойтись одним определением, то я бы назвался системным аналитиком.

Озбей допил мартини и отдал стакан подобострастному лакею.

– Что ж, раз так, поговорим о деле. А дело у нас такое: твой проект мог бы приносить гораздо больше. Ты много болтаешь о бизнесе, но действуешь не очень эффективно. Ты поступаешь со своим проектом так, словно это глупая шутка. Ты не зарабатываешь столько денег, сколько мог бы заработать. Ты действуешь не так активно, как мог бы. Я за тебя беспокоюсь, Старлиц. Меня беспокоит, что ты не принимаешь нашу сделку всерьез.

– Почему ты об этом говоришь?

– Зачем ты уволил Американку? Почему вышвырнул ее сегодня из отеля? Она была в «Большой Семерке» главной! На нее все глазеют, потому что она – Американка!

– Я могу заменить эту американку другой.

– За три дня? Как это может быть? Или ты извлечешь замену из кармана?

– Нет, просто найму новую американку. Этому определению отвечают четырнадцать миллионов человек.

– Только не здесь, на турецком Кипре.

– Я доверяю своим инстинктам в поиске работников.

Озбей недоверчиво закатил глаза.

– Почему бы тебе не взять в группу Гонку? Она владеет всеми танцами «Семерки». А вместо ее голоса ты мог бы пустить чужой, по-английски.

– Эта система так не работает.

– Заставь ее работать так!

– Прости, это невозможно.

Озбей вздохнул.

– Мне хочется сделать Гонку счастливой, хотя бы ненадолго. На день-два. Когда она счастлива, она со мной очень великодушна.

– Мехмет, ты славный малый, и я понимаю твои романтические затруднения. Но не надо меня учить, как мне действовать. Я же не жалуюсь, как ты работаешь в своей части нашей сделки. Например, не поучаю тебя, как тебе обходиться с владельцем этого казино. У него уже двоится в глазах и трясутся коленки.

Красивое лицо Озбея потемнело.

– Тургут Алтимбасак жаловался тебе?

– Я бы назвал это не жалобой. Это больше похоже на паническую мольбу.

– Алтимбасак проявляет глупое упрямство, мешающее делам моего дяди-министра.

– Обойдемся без объяснений, Мехмет. Ты не обязан их мне давать, да они мне и не нужны. Это твоя часть сделки. Все эти PKK и MHP – внутренние турецкие трудности, меня это не касается. Я не сую нос в чужие дела. Я стараюсь вести себя воспитанно.

Озбей хмуро переваривал услышанное. Наконец он выдавил:

– Ты выведешь свою группу на сцену в Стамбуле?

– В этом суть нашей сделки. Если у меня не будет получаться, ты первым об этом узнаешь. Я ценю твои вложения. Ты много делаешь для нашего совместного успеха. Я хочу видеть тебя счастливым настолько, насколько могу разумно этому поспособствовать.

Озбею такой вариант совсем не нравился, однако другого не было.

– Неважно. Ведь все кончится к двухтысячному году.

– Именно. Остается задержать дыхание и дождаться конца.

– Что ж, – проговорил Озбей сумрачно, – ради тебя я готов не дышать.

В половине второго ночи Старлиц вышел на балкон своего номера на третьем этаже, открыл пачку красного «Данхилла» и закурил. Когда он курил не в комнате, то вообще не считал, что курит.

Уже после второй несильной затяжки спящие где-то в глубине черепа рецепторы очнулись и заставили его думать. Старлиц увидел события этого непростого вечера в несколько ином свете. Уставившись на пустую автостоянку, он задумчиво скреб выпирающее волосатое брюхо.

Он не все понял насчет разницы между певицей и артисткой, не полностью проник в эти пугающие глубины. «Большой Семерке» предстояло проскочить сквозь всю Турцию, почти зажмурившись. Турецкая часть проекта предполагалась бессмысленной и короткой. В противном случае могли последовать тяжкие последствия.

Внизу появилось такси. Таксист распахнул дверцу, вылез, пересек стоянку и, преодолев полосу олеандров, утонул в угловатых тенях на стройплощадке у берега. Старлиц выбросил сигарету, натянул рубашку и заторопился вниз.

Пустое кипрское такси урчало мотором. Старлиц опасливо заглянул в салон. На заднем сиденье помещался огромный пластиковый мешок для мусора. Серый, отталкивающий, зловонный, мешок наводил на мысль, что в него затолкали расчлененный труп. Венчали пакет сломанные темные очки, под ним белели драные кроссовки.

Старлиц распахнул дверцу, схватил мешок и яростно его встряхнул.

– Что за фокусы? Ты это брось! Добропорядочные граждане тебя не поймут.

– Она не вытянула... – пробормотал мешок и разразился горькими рыданиями.

– Что еще за чертовщина?

Мешок поднял грязную морщинистую руку, нащупал свои разбитые очки и водрузил их на свою унылую, морщинистую физиономию. Теперь пугало стало хотя бы немного походить на человека. Старлиц убедился, что перед ним папарацци Визел. Вернее, тень прежнего Визела.

Визел безутешно стонал, его голос походил на завывание ветра на пустыре.

– Я повез ее в турецкие бани. Они ее отмыли. И от нее ничего не осталось.

– Кто? От кого?

– От принцессы Дианы. Она в багажнике.

Старлиц заглушил двигатель и вынул ключ из замка зажигания. Обойдя машину, он осторожно поднял крышку багажника. В нос ему ударила невыносимая вонь, испускаемая горой увядших кладбищенских роз. Порывшись в куче фотографического инвентаря, Старлиц нащупал урну Принцессы размером со шляпную коробку куклы-переростка. Он взялся было за пластмассовую ручку, но тут же отдернул руку и разразился беззвучной бранью, дуя на пальцы.

– Какой же ты болван! – Он отступил от багажника. – Ты что, сдавал ее в багаж?

Визел утвердительно застонал.

– И ее не задержали на контроле? Трудно поверить.

Визел наморщил свой низкий лобик и снова зарыдал во всю силу немощной грудной клетки. Старлиц рассеянно перебирал между пальцами водительские ключи, словно четки. Происходившее ему совершенно не нравилось. Давно он не был свидетелем таких душераздирающих сцен.

– Плохо дело, – изрек он наконец. – Настоящее дерьмо.

Визел перебросил костлявые ноги из салона такси на асфальт стоянки.

– Она умерла совершенно счастливой, – сообщил он похоронным тоном. – Видел бы ты ее улыбку. Просто угасла. Мой ангелочек... Как хорошо она выходила на снимках!

– Я знал, что Y2K она не переживет, – медленно проговорил Старлиц. – Тебе я этого не сказал, но... Не пойму, как все это вышло.

– Я никогда не сажал ее в скоростные автомобили, – объяснил Визел. – И в Париж никогда ее не пускал.

– Тебе не в чем себя винить. Рано или поздно приходит сказке конец. Продолжение невозможно. Смирись.

– Знаю. – Визел был в отчаянии. – Все этот Y2K! Он как стеклянная стена.

– Ничего не поделаешь.

– Мне тоже ее не преодолеть.

– Что еще за глупости? Куда ты денешься? Следующее столетие станет золотым веком для подглядывания. Без нее тебе будет гораздо лучше. После Y2K ты по-настоящему развернешься.