– Он пытается с нами разговаривать! – взвизгнула Зета.

Дедушка Джо на глазах наливался силой, терял призрачность и крепчал. Он повернулся к Зете, добродушно подмигнул ей и игриво указал пальцем на Старлица.

– Тип из «Сладкой жизни». Влюбчивый осел.

– Папа молодец, – вступилась Зета за Старлица. – Он очень веселый, если с ним как следует познакомиться.

Джо прочувственно шмыгнул носом.

– Ма не знает себя, как и я.

– Это он о твоей бабке, – перевел Старлиц. – Медсестра Старлиц. Агнешка Старлиц. Понимаешь, она была узницей лагеря смерти в Польше, а потом попала в Америку и добралась до места, где могла видеть Джо лучше, чем кто-либо еще. Агнешка даже могла до него дотронуться... Они никогда не находились на одном и том же месте достаточно долго, чтобы пожениться, но отлично друг другу подходили. И даже друг о друге заботились.

– Мы можем повидаться с бабушкой?

Старлиц грустно покачал головой.

– До нее теперь не достучаться, милая. У нее кресло-каталка, дистанционный пульт, овсянка трижды в день... Иногда она сестра, иногда пациент, но чаще то и другое вместе, такая вот многофазовость... Боюсь, ты этого не поймешь, это для взрослых. Нет, повидаться с бабушкой ты не сможешь. Поверь, лучше избегать того состояния, когда начинаешь беседовать с медсестрой Старлиц. – Старлиц почесал подбородок. – Если это кому-то под силу, то в первую очередь ему.

Дедушка Джо разгулялся: встал, зевнул, потянулся. Электрогенератор тут же чихнул и выключился. Рождественские огоньки погасли. Проигрыватель взвыл, рявкнул и заглох.

Несколько обормотов еще немного поголосили рождественские гимны, а потом затихли. Дряхлый гараж погрузился в стальные потемки, озаряемые только огнем в железной бочке, но отцу Старлица не было до этого дела. Наоборот, такое мистическое освещение только придало ему сил. Теперь его настроение можно было назвать даже развязным. Глянув на ближайшего пьянчугу с веселым презрением, он изрек:

– Мужик! – Улыбка до ушей. – Ева пригласила идиота – ретромастоида, идиота, Сэма или тератоида – в одиннадцать часов!

– Наплюй на эту дурную деревенщину, папа. Мы так рады тебя видеть! Ты отлично выглядишь, учитывая, что на дворе 1999 год и все такое прочее.

Сказав это, Старлиц поднялся, чтобы успокоить свою паству новыми порциями спиртного. Вернувшись, он обнаружил, что его дочь и отец увлеченно беседуют.

– Понимаешь, дедушка, тут все дело в почитании Луны, – смущенно втолковывала Зета. – Обе мои мамы исполняют обряды поклонения Луне в старых лесных зарослях.

– Самые наивные извращенки «Ом», – задумчиво молвил Джо.

– Представляешь, дедушка, я только что приехала из страны мусульман!

Джо снисходительно кивнул.

– Поймай мусульманину верблюда, сомалиец! Турок на гербе.

– Смотри-ка, Зета, папаша с тобой поладил! – Старлиц сел на свою мексиканскую торбу. – Пора поведать тебе историю дедушкиной жизни. – Старлиц церемонно достал янтарную бутыль с текилой «Гран Сентенарио» и стопку бумажных стаканчиков. – Ты должна ее знать. Это ведь твое наследство. Дедушке было бы нелегко рассказать ее самостоятельно. – Старлиц снял с горлышка фольгу и откинул пластмассовую крышечку. – Не возражаешь немного помочь мне с фабулой, папа?

– О нет! – сердечно согласился Джо, принимая полный бумажный стаканчик. – Растопырь жабры, аллигатор! – Он выпил.

– Во-первых, что бы Джо ни нес, никакой он не «яванский навахо», – начал Старлиц. – Он, конечно, туземец – такой, что дальше ехать некуда, но какой бы этнический ярлык ты на него ни налепила, Джо обязательно окажется кем-нибудь другим. Это и есть твое истинное происхождение, Зета. Ты принадлежишь к племени тех, кто не принадлежит ни к каким племенам.

Старлиц отхлебнул текилы. «Гран Сентенарио», урожай века, глоток ностальгии.

– Твоя семья разрушает шаблоны и живет в образовавшихся трещинах. Твой дедушка Джо всегда был одним из «них», но никогда к «ним» не принадлежал. Он яванский навахо, точка встречи двух несоприкасающихся окружностей.

– Да-да! – радостно крикнула Зета. Для нее все это было исполнено смысла. Казалось, она всю жизнь ждала этого откровения. Слушая, она дрожала от восторга.

– Джо рано пошел на войну. Войны созданы для таких, как он. Они всегда приводят к невероятным ситуациям, которые никто не может объяснить. Их невероятность становится видна только спустя многие годы, ибо за долгие месяцы боев противоборствующие стороны отучаются связно мыслить... Взять хоть дешифровщиков навахо, японский «пурпурный код» на Тихом океане, доисторические аналоговые компьютеры для взлома кодов, заводные кодирующие машины нацистов, «голубого» британского математика с его тайной жизнью [43]. И все это сверхсекретно, сверхважно, так что никто ничего не знает на протяжении тридцати, сорока, пятидесяти лет... Все это очень подходило для Джо, кто бы он ни был... Вернее, именно потому, что он такой. Это его и сделало таким.

– Папа, вся эта история мне очень нравится, но... для дедушки Джо слишком молодой. Он выглядит даже моложе тебя.

Старлиц закашлялся от жгучей текилы.

– Я как раз к этому и подхожу. Молодого дедушку выперли из отряда кодировщиков навахо – потому, наверное, что его собственный код не принадлежал к языку навахо, и определили не то дворником, не то воришкой на Манхэттенский проект. Ну, туда, где делали атомную бомбу и готовились ее испытать.

Тут у Джо опять прорезался голос – авторитетный, сопровождаемый кивком очевидца:

– Тупица-парабола из арапахо.

– Ну да, Джо был индейцем-дворником, но промышлял в основном кражей запасных покрышек, бензина, металлического лома – все это тогда, при рационировании, очень ценилось. Профессорам-атомщикам выделяли огромные деньги, миллиарды долларов, да каких, сороковых годов, да еще в обстановке строжайшей секретности и спешки. Где им было уследить за пропажей ценностей с грузовиков... Можешь не сомневаться, там не обходилось без махинатора «черного рынка», иначе не бывает. Им, конечно, и был Джо.

– Стратагема мега-пирога, – подтвердил Джо.

– И вот пришло время испытать атомную бомбу – «Штуковину», как они ее называли. Это произошло здесь, в Нью-Мексико, на полигоне Тринити. По соображениям безопасности ее решили рвануть в пять утра, в страшную грозу. Ты только представь, Зета: черным-черно, вой ветра, испытатели ни черта не видят – они же прячутся в своих бункерах на удалении в тысячу ярдов. Самое время пробраться на взрывную площадку и спереть то, что там плохо лежит!

– Действительно... – задумчиво согласилась Зета.

– Его манили тонны ценной медной проволоки, а то и сам плутониевый сердечник. Если вспомнить, как трудно и дорого было тогда получить этот самый плутоний, то ясно, что это был ценнейший металл на свете. В общем, Джо угодил то ли прямо на бомбу, то ли – знаю, это звучит невероятно, но как будто подтверждается данными об испытаниях – забрался в саму бомбу, прежде чем ее окончательно свинтили! Ну а дальше она рванула. Мощнейший выброс энергии, какой знало до того человечество! – Старлиц вздохнул. – Понятно, что его попросту выдуло из истории.

– Как же так вышло? – спросила любопытная Зета.

– А так! Это был определяющий момент в повествовании двадцатого века. Сердцевинный, основообразующий миг столетия. Бомба была ошеломляющей, всесокрушающей, разрушающей весь предшествовавший сюжет, она появилась из ниоткуда как полнейшая неожиданность, произвела сотрясение в десять баллов по десятибалльной мировой шкале катастроф. После Бомбы история уже не стала прежней, ибо с тех пор ей приходится существовать под атомным грибом, на котором начертано: «История временна». Джо перестал подчиняться причинно-следственным законам с того мгновения, когда его размазало по двадцатому веку, как электронное облако. Он присутствует в повествовании двадцатого века повсюду, но показаться может только тогда, когда его регистрируют, на него смотрят. Когда его ищут.