— Ньюхауз, — начал капитан, усаживаясь в возмущенно заскрипевшее кресло. — Вот ты с Земли. Знаешь, что такое наука. — Голос у Десперандума был низкий и с хрипотцой.

— Да, сэр. Я питаю глубочайшее уважение к Академии.

— Академия! — скривился Десперандум. — Ты заблуждаешься, глубоко заблуждаешься, если отождествляешь настоящую науку с этим сборищем переживших свое глупцов. Что остается от человека, вынужденного потратить три сотни лет только на получение докторской степени?

— Это так, сэр, — отозвался я, проверяя его. — С возрастом люди склонны входить каждый в свою колею.

— Именно! — подтвердил он. Похоже, я недооценил нашего капитана. — Я — ученый, — продолжил Десперандум. — Пусть без степени, пусть с чужим именем — какое это здесь имеет значение? Я приехал сюда, чтобы кое-что найти; а уж если я чего решил — меня никто не остановит! Ты хоть представляешь, насколько мало в действительности мы знаем об этой планете?

— Люди живут здесь уже пятьсот лет, капитан.

— Пятьсот лет здесь живут имбецилы, Ньюхауз. Да ты садись, поговорим по-людски. — Мясистой, заросшей рыжей шерстью рукой он махнул в сторону металлической скамьи у двери.

Я осторожно присел.

— Ни на один вопрос о Сушняке до сих пор нет ответов. Первая исследовательская экспедиция — кстати, под водительством Академии — взяла несколько образцов, объявила планету пригодной для жизни, да и убралась восвояси. А вот, к примеру, растолкуй-ка мне, отчего это у всех здешних тварей в теле имеется вода, хоть дождей тут и не бывает?

— Ну, я слышал, на большой глубине залегают грязевые слои, — ответил я, мысленно перелистав книгу, прочитанную до приезда на Сушняк. — И есть какие-то грибы-водоносы, которые всплывают на поверхность для размножения. Они лопаются, а планктон эту воду собирает…

— Недурно придумано, — одобрил Десперандум. — Я бы не прочь первым это проверить. Ты не подумай только, что я забуду навариться на этом рейсе. Как и остальные, ты получишь свою долю.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, капитан.

— Но мне не дают покоя сотни вопросов… Что порождает течения в Пыльном Море? Какая у него глубина? Что за твари скрываются там, внизу? Как они находят пищу без зрения и эхолокации? Как дышат? Сама непрозрачность моря раздражает меня, Ньюхауз. Я не могу даже просто заглянуть туда… И вот еще: то место, где нашли развалины поселений Цивилизации, было непригодно для жизни и тогда, когда они только появились здесь. Отчего это они обосновались на безвоздушной части планеты?

— Кто их знает, — беспечно ответил я, — может, боялись чего-нибудь?

— Я-то не боюсь… Но приходится брать в расчет и команду. Сомневаюсь, что они вообще понимают, чем я тут занимаюсь, во всяком случае виду не кажут. Ты ближе к ним. Вдруг услышишь что — дай мне знать… А уж за мной не заржавеет, как вернемся.

— Можете положиться на меня, капитан, — теперь он меня откровенно забавлял. — Рекомендую также Калотрика. Он хоть и не здешний, но ближе к команде, чем я. Десперандум с минуту морщил лоб.

— Нет, — решил он. — Не нравится он мне. Да и ты не доверяй ему. Есть в нем что-то скользкое.

Вот те на! В Калотрике? Я взял это себе на заметку. А может, у него просто проявились первые признаки ломки?

— В любом случае, благодарю за сотрудничество, — продолжал Десперандум. — Свободен. Да, на обед — запеканка с летучей рыбой.

— Слушаюсь, сэр, — я вышел.

Непонятно, размышлял я, зачем такой человек, как Десперандум, лезет в болото под названием наука? Додумать мне помешал вопль первого помощника Флака. Что-то попалось на крючок.

Капитан тут же выскочил на палубу и зацепил конец лески за брашпиль. Он был само нетерпение, и два матроса, быстро войдя в ритм, принялись за работу. Они наматывали и наматывали, наконец добыча показалась на поверхности и взорвалась. Внезапная смена давления оказалась для нее убийственной. Немного придя в себя, Десперандум с серьезным видом принялся изучать лохмотья, болтавшиеся на крючке. Остальным же, разбросанным на многие ярды вокруг, занялась рыбная мелочь. Голова существа почти не пострадала, но я не заметил ничего, похожего на глаза… И ни малейшего намека на то, чем оно дышало в безвоздушных глубинах. Не кремнием же, в самом деле… Не удовлетворившись одной попыткой, Десперандум добавил к остаткам головы новую приманку и швырнул крюк обратно в море. Два новых матроса взялись разматывать леску. Сто ярдов, двести, триста, четыреста…

Вдруг что-то клюнуло, и барабан завертелся с бешеной скоростью, едва не раздробив одному из моряков руку. Никто не решался ухватить вымбовку — можно было остаться без пальцев.

— Руби! Руби! — закричал второй помощник.

— Это керамическое волокно! — старался перекрыть вой лебедки Десперандум. — Выдержит!

Тут леска кончилась. Корабль дернуло, палуба опасно накренилась, пара нагелей лопнула, остальные со скрежетом протащило сквозь металл, и в мгновение ока брашпиль исчез за бортом.

Десперандум привалился к фальшборту и задумчиво созерцал, как оседают клубы пыли. Затем повернулся и уставился на ванты, поддерживавшие мачту, как бы примериваясь, не сойдут ли они за снасти для глубоководной рыбалки. Я заметил, что несколько членов команды обменялись многозначительными взглядами. В конце концов капитан приказал поднять паруса и вернулся в каюту. Кузнецы достали свои молоты и паяльное оборудование и начали латать рваные дыры в палубе.

Я двинул было обратно на камбуз, когда по палубе передо мной скользнула тень. Задрав голову, я оцепенел: в воздухе кувыркалось дьявольское создание. Вот оно забило крыльями и умостилось на марсе.

Это была Далуза.

С помощью условных сигналов она передала, что в двух милях справа по курсу обнаружен кит. Капитан скомандовал поворот оверштаг. Шкоты раздернули, фок свободно заполоскал, но через пару секунд с легким хлопком вновь наполнился ветром, корабль лег на правый галс и нехотя двинулся вперед. «Выпад» всегда двигался нехотя — для китобоя скорость не так уж важна, да и поймать сколь-нибудь приличный ветер в пятисотмильном кратере мудрено. Вскоре спящий кит предстал перед нами во всей красе. Пока мы подбирались к нему, трое моряков вскрыли себе вены у локтя и нацедили полную кружку крови. Блакберн, наш стрелок, деловито отлил часть в полость гарпуна с четырехгранным зазубренным наконечником и отправился на правый борт, к пушке. Крови оставалось еще на пару зарядов.

Весьма удачно, хоть и несколько странно, что человеческая кровь действует на пылевого кита как смертельный яд. Впрочем, ничуть не более странно, чем то, что получается из самого кита — Пламя. Как и все хорошее, синкопин в достаточном количестве тоже смертельно опасен.

Мы шли к киту, а он все вырастал и вырастал у нас перед глазами. Ни одно живое существо не вправе быть таким огромным.

Наконец с правого борта лязгнуло, и в следующий миг гарпун уже торчал в туше.

Над морем пронесся истошный визг. Кит проснулся. Обезумев от боли, он ринулся на нас. Блакберн не терял времени даром — еще два гарпуна вонзились в широкую, покрытую панцирем спину. Испустив новый яростный вопль, кит ушел под пыль всего в нескольких ярдах от нас. Через пару минут он снова всплыл, но уже мертвый.

Пылевой кит очертаниями напоминает камбалу, в длину достигает семидесяти пяти футов, в ширину — тридцати пяти. Первое, на что обращаешь внимание, — это, конечно, пасть, забранная жестким китовым усом и ведущая в необъятную глотку, сплошь усеянную зубами, постоянно перетирающими планктон. Тонны поглощаемого при этом кремния идут на создание брони — черных шестиугольных пластин, соединенных полосами серой кожи. Этот наборный панцирь одновременно прочен и гибок, что избавляет животное от необходимости линять по мере роста. По числу годовых колец можно, если постараться, определить возраст. Кольца почти незаметны — на Сушняке нет времен года, пищу можно найти всегда — но все же различимы, и редко когда удавалось подстрелить кита старше пятидесяти лет. Как и остальные обитатели поверхностного слоя, киты — холоднокровные животные и дышат воздухом. Любят собираться в стаи.