В понедельник 31 января поздно вечером голодавших депутатов фракции "Родина" навестила делегация литераторов. Это было на одиннадцатые сутки голодовки. Поддержать требования депутатов, заступившихся за обобранных стариков, посчитали своим долгом первый секретарь Союза писателей России Геннадий Иванов, координатор премии "Национальный бестселлер" Татьяна Набатникова, писатель Сергей Шаргунов и несколько его молодых коллег, уже заметных своими книгами: прозаики Роман Сенчин и Анна Козлова, а также поэтесса Елизавета Емельянова. "Настоящий писатель, для которого дороги имена Достоевского и Горького, слышит и не может не слышать стон униженного и оскорбленного народа. Желаем вам мужества и воинственности!" — обратился к депутатам Шаргунов. Дмитрий Рогозин разделил с гостем чувство уверенности в победе справедливости и поблагодарил за поддержку. Вместе с тем писатели призвали голодающих остановить акцию, подвергнутую тотальной информационной блокаде, и перейти к более серьезным действиям. "Начинает работу широкий коалиционный Комитет, который будет координировать народный протест", — пообещал на следующий день Дмитрий Рогозин, вышедший из голодовки.

Сейчас, когда большая часть нашего народа брошена властями в удушающую нищету, когда у пенсионеров, проработавших всю свою жизнь во имя процветания Родины, отнимают даже те нищенские льготы, которые им были выделены, когда готовятся ещё более чудовищные законы о жилищной реформе, о здравоохранении и образовании, писатели не могут остаться в стороне.

Да и самими условиями нынешней нищенской писательской жизни мы оказались вместе со своим народом. Как писала когда-то Анна Ахматова:

Мы требуем от правительства немедленно отменить действие федерального закона № 122 от 22.08.2004 о "Монетизации льгот" и требуем отправить в отставку членов правительства, ответственных за его реализацию.

Мы солидарны со всеми силами и в Государственной думе, и в регионах, борющимися с этим антинародным законом.

Мы сделаем всё возможное, чтобы наше слово протеста было услышано народом.

Хватит издеваться над своим народом, господа правители! Научитесь уважать свой народ, имеющий право на достойную жизнь.

Мы обращаемся и ко всем писателям России, к творческой интеллигенции, к мыслящей части общества.

Пора вспомнить про силу художественного слова, призыва, брошенного в народ, про героев, ведущих свою страну к возрождению и процветанию, пора отложить в сторону эстетические забавы.

Пора вспомнить некрасовское: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан".

Мы, как граждане России, просто обязаны в трудную минуту поддержать и свой народ, и свою страну.

Михаил АЛЕКСЕЕВ, Василий БЕЛОВ, Юрий БОНДАРЕВ, Владимир БОНДАРЕНКО, Леонид БОРОДИН, Егор ИСАЕВ, Александр ЗИНОВЬЕВ, Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ, Станислав КУНЯЕВ, Владимир ЛИЧУТИН, Евгений НЕФЁДОВ, Александр ПРОХАНОВ, Валентин РАСПУТИН, Сергей ШАРГУНОВ, Евгений ЮШИН

…А вот как это было. Кончиками пальцев мы касались краев перевернутого блюдца, а оно, как живое, слабенько эдак подрагивало, двигалось, и тут я ошалел умом и сказал: "Хочу встретиться с ним". Приятели моего друга, у которых мы были в гостях, стали уговаривать меня не шутить с такими вещами, но были мы немного выпивши, и я настаивал. А потом нас до изумления поразило вот что. Сразу после вызова его блюдце начало тихонько позванивать, продвигаться к углу стола и вдруг на самом его конце треснуло посередине. Мы обмерли, обалделые. А он, однако, не явился. И тогда я подумал, что этого не может произойти никогда.

Когда мы с другом возвращались на квартиру, которую я снимал у старой и доброй его тетки, была поздняя ночь, звездная, вся в инее, январская. Мороз набрал под тридцать, гулял, стрелял в садах. Мы шли по селу, до крыш заваленному сугробами, несколько прозябли, подустали, прекрасно помню, как остановились под фонарем, чтобы закурить, и здесь очень ясно послышался скрип снега позади и какой-то тягучий, глухой, похоже, с кашлем голос. Мы оба удивленно оглянулись: кто-то вроде бы догонял нас и вроде бы окликал меня по имени. Меня почти никто не знал в селе, приехал я в командировку… Я подумал: кто бы это и зачем в такую позднюю пору? Но тут мимо нас прошел высокий человек в черном пальто, я успел заметить странненькую черную шляпу, длинное с синевой, пожалуй, неприятное лицо, провалы глаз и такую черную бородку. Он прошел, обронив глухо, как в пустом колодце, тихие приказывающие слова, и в уши мне толкнуло: "Идите за мной". Я весь разом замерз, волосы на затылке у меня зашевелились, и, увидев перекошенное лицо моего друга, я еще подумал: "Чертовщина мерещится", — хотел объяснить, что вот он, вред, так сказать, лишних граммов и спиритизма, но язык онемел, не слушался… Мы оба смотрели вперед, куда пошел этот человек неизвестный, но его уже нигде не было. Улица под фонарями была пустынна из конца в конец.

Тогда в полном молчании, охваченные жутью от этого появления на улице неизвестного человека, мы подошли к дому, оглядываясь по сторонам, перевели дух, стараясь прийти в себя, и здесь, во дворе, за калиткой нас обоих оглушило. Оба мы мигом увидели на недавно выпавшем снегу чьи-то свежие следы, которые, господи пронеси, наподобие какого-то знака вели прямо к крыльцу. Кто же это? Наваждение, что ли?.. Под светом звезд следы точно бы в туманце почудились провально глубокими, человеческие и совсем уж нечеловеческие, либо уж женские, детские, чересчур ровные, будто по линеечке напечатанные.

Глянув на следы, мой друг задрожал, как былинка, чуть не плача схватил меня за руку, губы трясутся, кричат, а я еле могу его слова разобрать: "Это он, он! Зачем ты, такой-сякой, хотел с ним встречи? Что ты наделал? Погубит он нас! В доме ведь он! Нас ждет!" "Идти нам, кроме твоего дома, некуда", — отвечаю ему, а у самого тоже зуб на зуб не попадает. А мой друг упал перед крыльцом на колени, ползает по снегу, шепчет по-безумному: "Крест, крест надо! Бабка моя говорила!" — и пальцем кресты принялся рисовать на сугробах. Но тогда случилось что-то такое, что никак в моей голове не укладывается и сейчас. Он рисует кресты, а откуда-то ветер со снегом налетает, похоже метель, ветер засвистит, облако снега пронесется — и засыплет все, ничего нет на сугробах, никакого креста.

Не помню, сколько минут мы по снегу раком ползали, сколько это продолжалось, только вижу: мой друг со стоном, с хрипом кинулся к штабелю дров возле сарая, надергал поленьев, опять к дому кинулся и из этих поленьев два креста перед крыльцом выложил. И что же вы думаете?

Ветер перестал, метелица кончилась — и мы наконец, стукотя зубами, обсыпанные снегом, вошли в дом. А дом был большой, двухэтажный — знаете эти северные просторные дома? — хозяйка наша, тетка моего друга, спала внизу, мы располагались на втором этаже. Так вот, поднялись к себе, зажгли лампу, обогрелись в тепле (печь хозяйкой хорошо была к ночи протоплена), даже молока выпили, для нас на столе оставленного. И как будто легче, уютнее нам стало. После лампу погасили, легли на свои кровати, лежим и молчим, ни слова друг другу, вроде ничего с нами и не было.