А мне и Гизульфу ничего не снится. Иной раз даже обидно делается.

Хродомер же помолчал для важности и рассказал сон. Будто бы по замерзшей реке Рагнарис в одной только волчьей шкуре на голое тело с огольцами взад-вперед носится, курган осаждает. А с кургана сынок рагнарисов, непутевый Агигульф, в отца родного снежками бросается. А на голове у Рагнариса шлем его рогатый. А собаки пастуховы, Айно и Твизо, с недоумением смотрят. К чему такой сон?

Дедушке Рагнарису Хродомера убивать не хотелось, хотя сон Хродомера был именно к убийству. Потому когда я влез, Рагнарис мне это спустил и даже обрадовался, хотя в любое другое время отвесил бы мне за такое затрещину.

Я сказал, что годья Винитар в храме Бога Единого сегодня интересную сагу про тын рассказывал. И долго не расходились от храма Бога Единого, годье вопросы задавали и между собою обсуждали.

Дедушка Рагнарис и Хродомер ругаться бросили. Дедушка сердито спросил: что, мол, еще там болтал ваш годья?

Мы с Гизульфом наперебой рассказывать начали винитарову сагу.

В одной земле был большой бург и там жило большое племя. Но ополчилось на них другое племя, еще более сильное, и взяло бург с боя и сожгло. Стены бурга были каменные, а ворота деревянные. И враги в священной ярости разметали стены по камешку, а ворота все спалили. И ушли, бросив пепелище в запустении. Они в свой бург вернулись.

А вождя того племени захватили. Его Нехемья звали. Ну, сперва ему в плену плохо жилось и все этим Нехемьей помыкали, но после вождь того племени, что победило его племя, Нехемью к себе приблизил. Ибо этот Нехемья в медовухе толк знал и пиво знатное варить всех научил. Оттого, как себе, верил ему вождь. И дозволил пиво и медовуху на пиру разливать.

И вот как-то раз был пир великий. И Нехемья стал господину своему пиво наливать. Долго наливал, ибо могуч был господин и много пива мог в себя принять без всякого последствия.

Однако настойчив был Нехемья. И вот напился господин его допьяна, а напившись, добрым стал. И спросил, отчего тот невесел.

И отвечал Нехемья, что невесел оттого, что стены родного бурга по камешку разметаны, а ворота и вовсе сожжены. А ведь тот бург мог бы хорошую дань платить.

И сказал вождь: «Хорошо, я дам тебе телеги и людей в помощь, а ты восстанови бург и пусть он платит дань».

Нехемья взял телеги и людей и поехал в свой бург. У пепелища оставались еще люди его племени, кто в плен не попал, и все они жили очень плохо. В лесах таились, как дикие звери. И ели сырое мясо. А зимой вообще почти ничего не ели.

Нехемья их к делу поставил, чтобы они стены бурга возводили. Еще Нехемья пленных сородичей выкупал.

Хродомер спросил недоверчиво, на какие средства этот голодранец пленных выкупал, ежели его самого в рабство обратили?

Гизульф, не сморгнув глазом, тут же нашелся и объяснил, что Нехемья в поход пошел на слабейшее племя и разорил то слабейшее племя. Взял много рабов, и зерна, и скота. На это-то достояние и выкупал сородичей своих. А выкупив, тут же к делу их приставлял.

Сородичи эти, голодом маясь, ибо урожая получить еще не успели, а зима стояла суровая, начали своих детей в рабство продавать. Когда узнал об этом Нехемья, то прогневался. Ибо много сокровищ раздал ради того, чтобы из рабства их выкупить, а они — гляди ты! — обратно в рабство продаются. И снова, получается, ему, Нехемье, их выкупать надо. На эдакую-то прорву никаких сокровищ не хватит. И, впав в священную ярость, Нехемья убил многих. А кто в живых остались, те устрашились и стали стену возводить. А Нехемья следил, чтобы все было правильно. Нехемья решил так: пусть все воины, какие в бурге живут, возводят тын за своими хижинами. А сам ходил и смотрел, чтобы каменный тын возводили и чтобы ровный был тын.

Тут дедушка Рагнарис сердито закричал, что был некогда хорошим воином Винитар, а нынче до того упал, что потешки и небылицы добрым людям рассказывает, как скамар какой-нибудь, из тех, что по селам бродят и кривляются, пока им не перепадет объедков от трапезы.

Хродомер дедушке вторить стал. Негож такой тын, как Винитар расписывал. Слишком длинные стены — кто их оборонять будет? И не доверит он, Хродомер, такому тыну, если всякий возле своего дома его возводить будет. Понятно, что здесь, на хродомеровом подворье, добротная стена встанет. А вот у Рагнариса — еще посмотреть надо, что встанет.

Дедушка Рагнарис хотел было разозлиться на Хродомера, но тут оба кстати вспомнили о других, кто еще в селе жил, и сразу помирились.

А Валамир, этот шут гороховый, — он-то что за стену возведет? Разве что дядька-раб за ним приглядит. Никуда не годный, конечно, этот дядька, но все же умнее Валамира, хотя бы потому, что прожил дольше.

А уж про Одвульфа, родича рагнарисова, и говорить нечего… Врага жалко, что в этом месте на тын полезет. Как полезет, так себе все кишки выпустит, либо упадет стена и врага покалечит. Ни жить бедному этому врагу, ни умирать — только маяться.

Долго перебирали дедушка Рагнарис и Хродомер всех, кто в нашем селе жил, и все негодные у них выходили. И сошлись они на том, что тын надо возводить непременно. И небольшой нужен тын. И снова стали спорить — где.

Хродомер стал говорить, что лучше всего у него на подворье ставить. Мол, и на косогоре удачно дом стоит, и амбар широкий — может не только свое, но и при надобности общественное зерно вместить. И колодец у него есть, а больше ни у кого колодца нет.

Дедушка Рагнарис спросил, не пойти ли сразу всем селом к нему, Хродомеру, в услужение. Говори, мол, Хродомер, не таись.

Хродомер, разъярясь, закричал, что таких слуг, каковы сынки дедушки Рагнариса, ему и даром не надобно! А самого Рагнариса он и на порог не пустил бы.

Тут дед поднялся и к выходу направился. Мы с Гизульфом следом за ним побежали. Впереди нас дед бушевал, а за спиной Хродомер бесился и шипел что-то дедушке в спину.

Дедушка и Хродомер — большие друзья.

Вечером дядя Агигульф меня поймал и, руку заломив, выпытывать стал, зачем дед к Хродомеру ходил и не жаловался ли Хродомер на него, Агигульфа. Валамир неподалеку стоял и слушал внимательно. Валамиру живется легче, чем дяде Агигульфу. Валамира только его дядька ругает. Дядька все-таки раб валамиров, так что Валамиру иной раз осадить его удается. А дядю Агигульфа дедушка Рагнарис учит.

И рассказал я дяде Агигульфу все, как было. И про Нехемью тоже ему рассказал.

Валамир поближе подошел, ему интересно стало.

Дядя Агигульф сказал, что Нехемья, видать, вандалом был, а вождь, который в плен его взял, — гепидом. Никто бы, кроме вандала, такого бы не удумал: в доверие к вождю втереться, напоить медовухой, а после выпросить себе и телегу, и людей в помощь и отправиться к родному бургу его отстраивать. А телегу-то, небось, не отдал потом. И никто бы, кроме пьяного гепида, не решился бы подобного пленника отпустить, да еще и помогать ему людьми и оружием.

Валамир вмешался и сказал:

— Отчего же никто? Герул бы тоже решился. Герулы, как известно, скудостью ума отличаются.

Дядя Агигульф Валамиру сказал, что надо бы к годье сходить и про этого Нехемью как следует расспросить. Пусть расскажет, кто этот глупый вождь был, который того Нехемью отпустил, — герул скудоумный или гепид тугодумный. Годья, небось, не откажется сагу свою еще раз пропеть.

Валамир сказал, что пивом годью угостит.

С тем меня и отпустили, только перед тем еще снегу за шиворот напихали.

Раньше, когда мир был новым, все было иначе. Люди были великими — это теперь они обмельчали. И жили мы прежде не в этих краях, а на дивном острове Скандза. Все там было благолепно и чудесно, и всякий год казался лучше предыдущего. Зимы были там снежные да пушистые, веселые, раздольные; морозы стояли умеренные, хотя и крепкие — в самый раз для сердца готского. Весны наступали дружные, водой обильные, зеленело все разом и всходы поднимались за один день. Летом приходилось немного потрудиться, однако земля была такова, что сама рождала урожай, один обильнее другого. Осень же неизменно бывала богата хлебом и пивом.