В конце концов король решился. Он собрал своих полководцев и объявил им, не дав ни слова объяснений:

— Мы начинаем наступление на Шартр!

Военачальники были потрясены. Затея казалась им ошибочной, сумасбродной, бессмысленной. Однако никто из них не осмелился возразить, и армия тронулась в путь.

После того как осада была организована, три наблюдателя, крайне заинтересованных в происходящем, явились навестить короля: г-н де Сурди, его жена и красавица Габриэль [Пьер де Вессьер: «В этой военной операции, успех которой ни у кого не вызывал сомнений, король, это было заметно, видел в первую очередь мероприятие против города, одно имя которого — Шартр — могло навести на подозрение, кому принадлежит идея, если бы мы совершенно точно не знали, благодаря д`Обинье и другим, что вдохновителями осады Шартра и наступления на провинцию были Шеверни и Сурди.

А тот факт, что ставкой в этом предприятии была Габриэль, кажется вполне правдоподобным, чтобы не сказать несомненным, если принять во внимание, что м-ль д`Эстре и супруги Сурди сопровождали Беарнца до самого Шартра».]…

Генрих IV в восхищении смотрел на приближающуюся к нему молодую женщину, которая была ставкой в этой военной операции. Он помог ей выйти из носилок и был просто ослеплен: ее платье из зеленого велюра и маленькая шляпка из такой же материи удивительно гармонировали с ее белокурыми волосами. А чтобы защититься от холода в этот февральский месяц, она обула ноги в миниатюрные сапожки из красного сафьяна. М-м де Сурди была хитра, и все это волшебное видение было задумано ею, чтобы привести короля в возбуждение.

Пока семейство д`Эстре-Сурди устраивалось на постоялом дворе «Железный крест», служившем одновременно штаб-квартирой Генриху IV, последний руководил рытьем траншей вокруг города и обстрелом, городских укреплений.

— Осада будет недолгой! — заявил он. У жителей Шартра положение с продовольствием было далеко не так плачевно, как у руанцев. Они заперлись в городе и выказали полное пренебрежение к королевским войскам. Оскорбленный король потребовал сдачи города. Горожане высокомерно ответили, что готовы открыть ворота, если он обратится в католичество, но служить еретику отказываются.

Осада длилась два месяца. Каждый день град пушечных ядер обрушивался на город, давя, убивая, калеча мирных жителей. Однако моральный дух осажденных продолжал оставаться на удивление стойким. Однажды утром, отражая очередной приступ, они без колебаний подожгли собственные дома и сбросили горящие бревна на врагов с высоты крепостных стен.

В стане осаждавших жизнь была куда более приятной. Генрих IV «распорядился привезти в свой лагерь жриц любви, владеющих искусством Венеры, чтобы они могли развлечь армейских полководцев», и каждый вечер устраивал танцы в узком кругу, чтобы получить возможность самому потанцевать с красавицей Габриэль. Зрелище мужчин и женщин, обнимающих друг друга «и даже более того», без стеснения при всех позволяющих себе разные вольности где-нибудь в коридоре и даже под вытяжным колпаком камина, разжигало кровь короля. От возбуждения у него на висках вздувались жилы, и жажда обладания Габриэль мучила его особенно сильно. Желая ускорить события, он отдал однажды саперам приказ взорвать часть городских укреплений с помощью мин.

Понимая, что всякое дальнейшее сопротивление бесполезно, лигисты открыли ворота.

Когда Генриху IV сообщили эту новость, в глазах его вспыхнул огонь. В эту минуту он забыл о восьми неделях жизни в траншейной грязи, о повседневных опасностях, о тысяче двухстах солдатах и восьми полковниках, погибших в этой операции. Теперь он не сомневался, что будет спать с Габриэль д`Эстре.

Шартр капитулировал 10 апреля 1591 года. И сразу же г-н де Сурди был восстановлен на посту губернатора города, а г-н де Шеверни снова стал губернатором провинции.

В тот же вечер Генрих IV смог, наконец, продемонстрировать красавице Габриэль, что в постели он не менее горяч, чем на поле боя…

На другой день по улицам Шартра двинулась многолюдная процессия горожан, плавный ход которой король нарушил одной из тех мальчишеских выходок, до которых он был большой охотник. В то время как горожане, направляясь в монастырь Святых Отцов, распевали церковные гимны, Генрих IV в компании сеньоров-протестантов позабавился тем, что, расталкивая толпу шествующих, отправился послушать протестантскую проповедь пастора в какой-то притон. Эта шутка довольно сомнительного вкуса сильно возмутила побежденных, которые были очень привязаны к католической религии, и вызвала большой скандал по причине скверной репутации заведения, куда направился король. Это было, как сказано в «Дневнике осады Шартра», «самое отвратительное место в городе, где фигляры обычно разыгрывают свои фарсы и показывают распутникам, как совращать честных замужних женщин, устраивать оргии, насиловать целомудренных девственниц, отпирать чужие комнаты и буфеты».

В этих обстоятельствах поведение короля Франция может, конечно, удивить; но то, что оно шокировало лигистов, удивляет еще больше. Действительно, на протяжении двух лет сторонники герцога Майенцского устраивали и в Париже, и в провинции очень даже любопытные процессии, о которых самое меньшее, что можно сказать, это что участники их были совершенно без одежды. Мужчины и женщины шли за человеком, несущим крест, и «были совсем голые». Священники, чтобы их можно было отличить от прихожан, надевали апостольник из белого полотна, но это легкое подобие одежды мало что меняло «из-за того, что он едва доходил им до бедер»…

Естественно, эти странные церемонии имели огромный успех, и один хронист того времени писал: «Люди так распалялись после этих божественных процессий я впадали в такой раж, если можно так выразиться, что часто вставали по ночам и отправлялись за приходскими священниками, чтобы вместе с ними присоединиться к процессии, как, например, в описываемые дни они поступили с кюре из Сент-Эсташа, которого несколько прихожан прямо ночью вынудили встать с постели. По правде говоря, этот почтенный кюре вместе с несколькими другими из Парижа осуждал эти ночные шествия, потому что мужчины и женщины, девушки и юноши, все шли вперемежку, все голые, это приносила совсем иные плоды, чем те, ради которых подобные мероприятия были задуманы. Так, к примеру, недалеко от Монмартрских ворот дочка одной чулочницы сорвала плод через девять месяцев; а незадолго до этого один кюре, проповедовавший, что во время процессий белые, нежные ножки женщин очень угодны Богу, вырастил еще один плод, который достиг зрелости в положенный срок».

Те времена и впрямь не отличались строгостью нравов. В той Франции, взбудораженной гражданской войной, достойные всяческого сожаления безобразия происходили ежедневно, и совершались они как протестантами, так и католиками. Особенно забавляет тот факт, что при всей ненависти этих людей друг к другу был один пункт, по которому они не расходились во мнении: пристрастие к монашенкам. Никогда эти любимые богом святые создания не пользовались таким успехом, как во времена религиозных войн.

Гугеноты насиловали их со сладостным чувством вызвать недовольство папы, а лигисты делали им детей, чтобы увеличить численность католиков.

Монашенки, впрочем, довольно быстро привыкли к сладострастному существованию. Приветливые, как мало кто, они оказывали солдатам Святого Союза, колотившим в ворота их монастыря, гостеприимство, которое свидетельствовало о смелом понимании христианского милосердия. Аббатиса или настоятельница подавали пример своим юным насельницам, и «если только та или другая не была слишком стара или слишком уродлива, тут же сходилась с майором, под командованием которого находились остальные». Тут начинались пирушки, пение песен, оргии, длившиеся все то время, «пока дом служительниц Господа оставался приютом для гарнизона».

В некоторых местах, в частности в Париже, монахини, в нарушение данного ими обета, отказывались от затворнической жизни. Один хронист писал, что «повсюду то и дело на глаза попадались дворяне в обнимку с монахинями, которые без стеснения занимались любовью да облизывали друг друга. Эти женщины, такие же мерзкие и распущенные в словах, — как и во всем остальном, не испытывая стыда, и прогуливались со своими любовниками в общественных местах. Под покрывалом, которое они продолжали носить как единственное свидетельство их принадлежности, на них была одежда настоящих распутниц и куртизанок, а сами они были намазаны, надушены и напудрены» [44].