- А-а!.. У-у-у! - тихонько воет Шурка, цепенея от страха.

С улицы на него надвигается темень - черное чудище, проглатывает дальние лужи, колодец, дорогу, подбирается к избе... А волчьи тучи все ниже, ниже. Серые когтистые лапищи гнут ветви липы, скользят по ее стволу... И вот - волки царапаются в окно.

Шурка рад бы зажмурить глаза, да не может. Рад бы закричать - голоса нет. Рад-радешенек бы с подоконника улепетнуть, да ноги не бегут. Совсем пропал Шурка. Мокрые оскаленные морды волков прикасаются к его лицу. Б-р-р! Изо всех сил обороняется Шурка.

На помощь! На помощь! Дайте Шурке в руки Счастливую палочку, он только подержится за нее - и сил наберется. Скорее, люди добрые!

Где там! Дремучий лес кругом, ни души не видать, и Счастливая палочка осталась дома, за сундуком. Один-одинешенек Шурка, а волки наседают с четырех сторон, зубами щелкают, когтями царапают, хвостами нетерпеливыми бьют... Совсем одолели серые Шурку. Прощай, Яшка Петух, погибает твой товарищ!..

Но вдруг чьи-то большие, сильные руки отнимают Шурку у волков. Руки бережно приподнимают его и несут по воздуху над полями, лесами, деревнями, несут далеко-далеко, в сказочное царство, где никогда не бывает ненастья и можно гулять без башмаков. Руки ласково гладят Шурку по стриженой голове, и знакомый голос (чей - он не может вспомнить) шепчет в самое ухо:

- Молочка похлебай, Санька... али водицы испей. Я тебе кусочек сахарцу где-то спрятала.

- Дай... - просит Шурка, не открывая глаз и судорожно всхлипывая. Сахарцу дай...

Невидимые добрые руки суют ему в рот сладкий огрызок. Шурка медленно сосет сахар, чувствуя озябшим телом живое, мягкое тепло. Еще раз-другой всхлипывает с тоненьким носовым свистом и крепко засыпает.

Глава II

ШУРКА ДОМОВНИЧАЕТ

Утром его разбудил кот Васька. Должно быть, прямо с улицы махнул непрошеный гость на кровать и, как всегда, разлегся барином на подушке.

Прикосновение холодной шерсти потревожило Шурку. Он заворочался, запыхтел. Извиняясь за беспокойство, Васька лизнул теплым шершавым языком сонную голову хозяина.

- Лижи... как следует... лентяй рыжий, - пробормотал Шурка, нежась и не раскрывая глаз. - За ухом полижи. Там у меня... чешется.

Мурлыкая, Васька старательно принялся за работу. Шурка ворочал головой, ежась от приятного щекочущего озноба. В закрытых глазах, в радужном свете, плавали розовые, зеленые, синие круги. Он приложил к глазам ладонь - круги померкли, словно утонули. Отнял ладонь - снова всплыли сияющие круги. Они сталкивались, рассыпали огненные звездочки. Так бывало всегда, если по избе гуляло солнышко.

Обрадовавшись, Шурка чуть было не открыл глаза, но вспомнил вчерашнее ненастье, и у него сжалось сердце: неужто и сегодня не высунешься на улицу?

С тревогой и тайной надеждой прислушался.

Кажется, дождь не барабанил в окна. И не слышно, чтобы ветер хлопал оторванной на крыше щепой. Другие, радующие душу звуки окружали Шурку.

В избе мирно ворковал, надо быть ползая по полу, братик Ванятка:

- Ба-а... бу-у... ба-а...

Ему тонюсенько подтягивал самоварный свистунчик. Ого! Значит, Шурка сегодня пьет чай. Интересно, откуда завелся у матери сахар?

С улицы доносилась хлопотливая разноголосица грачей, воробьев и галок. У колодца звенели ведра. Под окнами протяжно и счастливо ростились, кудахтали куры. Все это что-нибудь да значило.

Но главная и, пожалуй, самая верная примета солнечного дня была в сенях, откуда приглушенно доносился знакомый голос. Мать пела:

Уж ка-ак мой ми-ло-ой хо-ор-ош...

Черно-обро-вый да при-го-ож...

Господи, да не ослышался ли Шурка?

Нет, точно: в сенях распевает мамка. Вот она что-то уронила и перестала петь, беззлобно обругала себя шатуном безруким, повозилась, потопала и опять залилась жаворонком:

Мне по-да-ро-чек принес...

По-да-ро-чек до-ро-гой,

С ру-ки пе-ер-стень... зо-о-ло-той...

Скрипнула дверь, песня порхнула в избу, прилетела из кухни в спальню и зазвенела в Шуркиных ушах. Даже кот Васька заслушался, перестал мурлыкать и лизать голову своего повелителя.

Мне-е не до-рог твой по-ода-рок...

До-ро-га... твоя... лю-бо-овь!

Могла ли так весело петь мамка, если на улице шел дождь? Ясное дело, не могла.

Шурка решительно оттолкнул кота и открыл глаза.

Ему пришлось сразу сощуриться. Солнца было столько - даже глазам больно. Ух, какой просторной и высокой показалась сейчас Шурке родная изба! Будто раздвинулись ее стены, приподнялся потолок и на приволье разгуливало по избе солнышко. Оно начистило до блеска запоры и ручки материной горки, зажгло на стене лампу, приделало к часам золотые стрелки, протянуло от переплетов оконных рам косую решетку теней на полу. Братик гонялся по этой решетке за светлыми зайчиками. И на кровати, возле Шурки, по складкам одеяла скакал здоровенный зайчище. А в голубое окно с улицы глядели неподвижные липы. И были они окутаны, точно дымом, нежно-зеленой паутиной распустившейся листвы.

Изловчившись, Шурка накрыл солнечного зайца ладошкой. Заяц тотчас вскочил ему на руку. Шурка засмеялся, потянулся, позевал вволю и стал одеваться. И давно было пора - на столе звенела чайная посуда.

- Ма-ам, где сахарцу взяла? - весело спросил Шурка.

- Устин Павлыч в долг отпустил. От тяти перевод пришел. Напьемся чаю, сбегаю на станцию на почту, денежек получу.

Помрачнело в избе, словно за тучу спряталось солнышко. Шурка захныкал:

- Да-а... мне с Ванькой це-елый день сидеть... Не бу-уду!

- Я тебе пятачок дам, - посулила мать.

- Обманешь?

- Не обману.

Встрепенулся Шурка, прояснилось в избе, снова заиграло солнце.

- И сахарцу кусочек дашь?

- Дам.

- И пеклеванника принесешь горбуху?

- Принесу.

- И... и селедку?

- Ах ты жадюга! - рассмеялась мать. - Не стыдно с родной матерью торговаться? Будет тебе и селедка.

- С молокой? - настойчиво выяснял важные подробности Шурка.

- Уж какую дадут.

- Во-она, какую дадут! А ты всякую-то не бери. С молокой требуй, она скуснее, - серьезно поучал Шурка. И пригрозил на всякий случай: - Смотри, мамка, обманешь - худо будет, никогдашеньки домовничать не останусь!

За чаем Шурка вспомнил страшный сон про волков и выговорил еще одно условие.

- Мам, напиши тяте письмо... Пусть он мне ружье купит, как у барчат в усадьбе... Ну, похуже, только всамделишное, чтобы пульками стреляло. Я всех волков перебью... Напишешь?

- Ладно, напишу.

Уходя, мать наказала от дому не отлучаться, - может, бабушка из-за Волги придет. Спичками не баловаться, в чулан не лазить. Нищих в избу не пускать, а говорить: "Бог подаст". Цыплят накормить пшеном, а Ванюшку манной кашей, что в печке стоит, в кружке. И, боже упаси, не есть каши самому.

На последнее замечание Шурка страшно обиделся.

- Когда я ел? Невидаль какая... ка-ша! Да не останусь я, коли так. Не останусь!

Пришлось матери отступного давать - второй кусок сахару.

Экое богатство нынче на Шурку сыплется!

Потопала мать по избе и чулану, переоделась и ушла. Остался Шурка домовничать, как большой.

Хозяином обошел он двор и сени, проверил щеколды на запертых дверях, заодно цыплятам пшена горсти три отпустил, чтобы больше к этому делу не возвращаться. Постоял на крыльце минутку-другую, послушал весенний гомон грачей, пощурился на высокое солнце, на просыхающие заманчивые лужи, зеленую игольчатую траву, на курчавые липы (вкусен липовый, только что проглянувший листок, он душист и точно помазан маслом), вздохнул и побрел в избу, где давно верещал покинутый братик Ванятка.

- Нишкни, орун!

Хорошо жить парнишкам, которые с братиками не нянчатся. Вольготные птицы эти парнишки! Куда захотели, туда и полетели. Привалит ли когда Шурке такое счастье?

С горя съел он сахар, сразу оба куска. Стало немного легче. Все-таки не каждый мальчишка грызет сахар по два куска зараз. Другой бы и рад-радешенек подомовничать за махонький огрызок, да его не оставляют. Или оставляют, да сахару не дают. Спасибо мамке, хоть этим не обижает.