Так вот, когда наши разделись-разулись, сдали Варшавский договор, сломали Берлинскую стену и пр., Запад говорит: мы-то ничего не обещали, вы-то раздевались добровольно.

Наши: "Мы тоже немцы! Мы тоже европейцы, такие как вы! Мы нисколько не подобны нашим неадаптированным чумазым крестьянам, мы – иные!!!"

Запад (глумливо хохоча): "А мы тогда китайцы!"

Китайцы (как всегда, сдержанно): "А мы тогда – Олимпийские чемпионы!"

Занавес.

Видите ли, в чём парадокс. Грузины, как нация, справедливо позиционируют себя в качестве аристократического сообщества. Помню интервью Отара Иоселиани ещё советских времён, по радио "Свобода": "Мы маленькая гордая вымирающая нация аристократов, князей…" Это неотменимо, это справедливо, это так.

Не было крепостного права. Культ семьи, культ искусств, почитание отеческих гробов, наконец, привилигированное положение мальчика, мужчины. Насколько я понимаю, в Грузии были и есть аутентичные города. Хорошо сохранившаяся материальная культура.

Россия отличается радикально. Наше базовое сообщество – это десятки миллионов плебеев, переехавших в советские времена из деревень в "города", это их дети и внуки. Наша "элита" не понимает, насколько смешно выглядит, когда пытается ровняться с Западом или Грузией на поле "аристократизма". Народ смотрит на телевизионный выпендрёж с офисно-красивой жизнью, на бессмысленные стилизации и нелепые подражания, всё больше отстраняется. О реакции подлинных аристократов духа, аристократов тамошних – и вовсе умолчу.

– Я немец!

– А я тогда китаец, малаец, кто угодно. Да лишь бы не рядом с тобою.

Всё это к вопросу о базовой образности. Сейчас весь Запад шипит на Россию, и та будто бы отказывается понимать, в чём дело. Западу не нужны подделки, он намекает: Россия, будь собой, не придуривайся.

Все попытки обойтись без "народа" провалились и провалятся. Все наши элитарщики, все наши "кочевники" обломаются. Их удел – неотменимый психологический цикл "обида – истерика – обида".

На обиженных воду возят. Запряжём.

Напомню, "народ" – это не статистическая масса, а некий категорический императив. Допустим, пропагандисты, как и прежде, хотели бы опереться на страту менеджеров. Однако, что можно сказать в ситуации войны нашему менеджеру? Покрутились пропагандисты, повертелись и – понеслось.

Чего я только не наслышался! Ожили все слоганы моего застойного детства. Почему-то особенно запомнилось из севастопольского репортажа: "Старый добрый моряк…" Что же, достаёт до самого сердца. У кого оно есть.

И, наконец. Вся эта апелляция к "простому, слишком простому человеку" радует меня лишь отчасти. Исполнилось 17 лет так называемой "Новой России", а образных инноваций – ноль. Когда и если нужно обратиться к базовому социальному слою, приходится оперировать кондовыми, позавчерашними образами, вроде лаптей, гармошки и "отзывчивой русской души".

На самом же деле должно быть так: увидишь человека в лаптях – убей его. Этот человек – ряженый. Русские лаптей не носят. Русские любят рок-н-ролл. Русская душа – потёмки.

Начинать модернизацию страны нужно было позавчера. Впрочем, стоит попробовать завтра. Необходимо оставить в покое последовательную Америку: народ наслушался про Америку в годы застоя и подобной дешёвой пропаганде больше не верит.

Вместо того, чтобы поливать Америку, следует вбросить в наше информационное пространство пару настойчивых лозунгов, типа "Живут не для радости, а для совести", "Русские не пьют!"

Или даже так: РУССКИЕ НЕ ПЬЮТ!

Боюсь, однако, что и завтра, и через полгода я снова найду в телевизоре Рогозина с Леонтьевым. "Афоню" тысячу раз покажут в лучшее время. А заваливших Олимпиаду спортивных чиновников представят к высоким правительственным наградам. Эти, в отличие от Кикабидзе, своих орденов не отдадут.

ОТ КОНФУЦИЯ К ТОЛСТОМУ

В одной из своих лекций Михаил Бахтин отметил: "Жизнь Толстого была необычайно органической, с точки зрения индийских мудрецов – классической. Юность он посвятил наукам. В последующие годы предался кутежам и разгулу. В 35 лет женился и занялся приобретением богатства и славы. На склоне лет – отрёкся от мирской суеты и посвятил себя служению Богу".

В эту мирскую суету Лев Толстой включал даже написание "дребедени многословной вроде "Войны и мира"" и зарекался – писать такого "больше никогда не стану". Это был путь из писателей в философы. Но и в философии он делает упор на мыслителей и пророков древнего Востока. Как он пишет: "Отброшено всё посредственное, осталось одно самобытное, глубокое, нужное, остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзе (Лао-Цзы), Конфуций…" Это было как бы второе рождение уже не писателя, а оригинального философа Льва Толстого. Произошло это в восьмидесятые годы ХIХ века. И продолжалось до конца жизни. Уже на последнем году жизни в 1910 году его секретарь и друг Д.П. Маковицкий записал в своём дневнике (от16 августа): "Вчера вечером была игра, каждый записывал на один листок двенадцать самых великих людей, а на второй – самых любимых, исключая Христа и Толстого. Л.Н. и Софья Андреевна написали только по одному листку, у них одни и те же любимые и великие люди. Л.Н. написал: "Эпиктет, Марк Аврелий, Сократ, Платон, Будда, Конфуций, Лао-Тзе, Кришна, Францисск Ассизский, Кант, Шопенгауэр, Паскаль".

Но и в своём увлечении философией Востока великий писатель шёл своим путём. Довольно необычным. К Конфуцию он обратился, когда уже не только прочёл, но и принял как своё родное истины "Дао де цзина". Приняв откровения Лао-Цзы, он и Конфуция, на мой взгляд, воспринимал уже по-даосски. Отбирая среди мыслей великого китайского мудреца лишь то, что подходило его взглядам на мир.

Его обращение к мудрости Востока началось в конце 70-х годов девятнадцатого века. В 1891 году, отвечая на вопрос, какие мыслители оказали на него наибольшее влияние, Лев Толстой прежде всего подчёркивает "огромное влияние" Лао-Цзы и "очень большое" Конфуция и его последователя Мэн-цзы.

Интересно, что в молодости писатель чуть не поехал в Китай. После Крымской войны и знаменитой Севастопольской обороны, в которой участвовал молодой Толстой, его вместе с другими опытными офицерами-артиллеристами пригласили в Китай в качестве военного специалиста. Спустя 50 лет Лев Николаевич вспоминал обо этом: "После Крымской войны посылали в Китай людей. Приятель уговаривал меня пойти в инструкторы артиллерийских офицеров. Помню, я очень колебался. Товарищ мой поехал, Балюзюк, но он получил и другие поручения – с восточными народами поступают хитро!.." Заниматься агентурной работой Лев Толстой не пожелал. Но интерес к Китаю остался. И писатель всегда протестовал против опиумных войн и других зверств европейской цивилизации. Он понимал ещё в молодости, что восточные духовные ценности ничуть не хуже европейских. Он писал как-то в статье о прогрессе: "Нам известен Китай .., опровергающий всю нашу теорию прогресса, и мы ни на минуту не сомневаемся, что прогресс есть общий закон человечества, и что мы, верующие в прогресс, правы, а не верующие в него виноваты, и с пушками и ружьями идём внушать китайцам идею прогресса".