— Ваш портной, дядя.

— Прекрасный ответ! Да если я дам тебе своего повара, как дал портного, через полгода он будет готовить отраву. Пригласи господина Смита…

— Боже меня сохрани, дядя. Он и так приходит достаточно часто без приглашения, чтобы я его еще звал!

— Так-так… Ты задолжал портному?

— А вы хотите, чтобы я отсылал его к вам?

— Черт побери, я буду рад!

— Велика радость, дядюшка!

— Хорошо, мы еще вернемся к этому вопросу… Я тебе советовал вызвать к себе портного и спросить: «Кто одевает моего дядю?» И если он тебе ответит: «Я!», то господин Смит — хвастун; это все равно как если бы мой повар ответил, что это он занимается кухней! Дело не в одежде, дорогой мой, а в том, как ее носишь. Подражай мне, Петрус, шестидесятивосьмилетнему старику, — придай элегантность той вещи, которую носишь, и ты станешь очаровательным кавалером, как бы тебя ни звали — Эрбелем или Куртене.

— Какое это, по-моему, кокетство, дядя!

— Однако именно так обстоит дело.

— А почему, собственно говоря, вам вздумалось заняться моим костюмом? Уж не собираетесь ли вы, случайно, сделать из меня денди?

— Ты вечно впадаешь в крайности. Не хочу я делать из тебя денди; я намерен превратить тебя в элегантного молодого человека, моего племянника. Ты только задумайся: когда ты проходишь мимо наших знакомых, они говорят тем, кто с нами незнаком: «Видите этого молодого человека?» — «Да». — «У его дяди пятьдесят тысяч ливров ренты!»

— Дядя! Кто это говорит?

— Все матери, у которых есть дочки на выданье, сударь мой.

— А я-то вас слушал серьезно! Знаете, дядя, вы эгоист, и больше ничего.

— Что?

— Я знаю, куда вы клоните; вы хотите от меня избавиться: собираетесь женить!

— А если и так, то что же?

— Я вам уже сто раз за последний год говорил и повторяю: нет, дядя!

— Ах, Боже мой! Можешь говорить это сто, тысячу, десять тысяч раз, но наступит день, когда ты скажешь «да».

Петрус улыбнулся.

— Возможно, так и будет, дядя. А пока воздайте мне должное и признайте, что до сих пор я говорил «нет».

— Послушай, ты такой же разбойник, как твой отец. Я тебя насквозь вижу: как только найдешь себе красотку, взломаешь мой секретер. Ну что за упрямство такое?! Зачем оставаться холостяком? Ты все-таки выведешь меня из себя!

— Но вы-то сами остались холостяком!

— Потому что я верил в тебя и твоего отца и знал, что вы не дадите угаснуть роду Куртене. И вот я подыскиваю тебе невесту, нахожу девушку, умную, милую, готовую пойти к тебе навстречу; она принесет тебе по пятьсот тысяч франков в каждой руке, а ты отказываешься от этой достойной партии! На кого же ты рассчитываешь? На царицу Савскую?

— А вы как думали, дядя? Девица была некрасива, а ведь я художник, понимаете?

— Нет, не понимаю.

— Форма — прежде всего.

— Значит, ты решительно не хочешь жениться на этом миллионе?

— Нет, дядя.

— Ладно, поищу тебе другой.

— Увы, дядя, я верю, что вы можете это сделать; но позвольте вам сказать: я не против невесты, я против брака.

— Ах, вот как?! Ты, значит, такой же негодяй, как твой отец? Неужели ты не замечаешь, что хладнокровно убиваешь родного дядю? Как?! Я бросил в эту бездну, зовущуюся племянником, результаты шестидесятилетнего опыта, я любил его как родного сына, ради него я поссорился со старой приятельницей — нет, я оговорился: со старой неприятельницей, с которой воюю сорок лет, — а этот дурак не хочет один раз в жизни доставить мне удовольствие! Я просил у него только одного: жениться! А он отказывается… Да ты бандит! Я хочу, чтобы ты женился, я вбил это себе в голову. И ты женишься или хотя бы скажешь, почему отказываешься!

— Я только что вам объяснил, дядюшка.

— Послушай! Если ты не женишься, я от тебя отрекусь, отступлюсь! Я вижу в тебе теперь только наследника, то есть врага, угрожающего моим пятидесяти тысячам ливров ренты. И я сам из предосторожности женюсь на твоем миллионе.

— Вы же сами, дядя, только что признали, что девица некрасива.

— Как только я на ней женюсь, ты от меня подобных признаний не услышишь.

— Почему же?

— Потому что не стоит отбивать у других охоту к тому, что неприятно нам самим. Ну, Петрус, будь славным малым: не хочешь жениться ради себя, женись ради дядюшки.

— Это как раз единственное, чего я не могу для вас сделать.

— Тогда хотя бы дай убедительное объяснение, тысяча миллионов чертей!

— Дядя! Я не хочу быть обязан состоянием будущей жене.

— Почему?

— Мне кажется, в этом расчете есть нечто постыдное.

— Неплохо сказано для сына морского разбойника! Ну что ж, я дам тебе приданое.

— О дядюшка…

— Даю за тобой сто тысяч франков.

— Оставаясь холостяком, я буду богаче без ваших ста тысяч франков, а если женюсь, мне и пяти тысяч ливров ренты будет мало.

— Предлагаю двести, нет — триста тысяч; готов отдать половину своего состояния, если понадобится. Какого черта! Бретонец я или нет?!

Петрус взял дядю за руку и с чувством приложился к ней губами.

— Ты целуешь мне руку, что означает: «Подите-ка вы, дядя, и чем дальше — тем лучше!»

— Ах, дядя!..

— А-а, я все понял! — вскричал генерал, хлопнув себя по лбу.

— Не думаю, — улыбнулся Петрус.

— У тебя есть любовница, несчастный!

— Вы ошибаетесь, дядя.

— А я говорю, что у тебя есть любовница, это ясно как день!

— Нет, клянусь вам.

— Я все вижу насквозь! Ей сорок лет, она держит тебя в коготках; вы поклялись друг другу в вечной любви; вам кажется, что вы одни в целом свете, и воображаете, что так будет продолжаться до Страшного суда.

— Почему вы думаете, что ей сорок лет? — рассмеялся Петрус.

— Потому что только в сорок лет верят в вечную любовь — женщины, разумеется. Перестань смеяться! Так вот где червь сомнения; я знаю, что говорю. В таком случае, друг мой, — прибавил генерал с выражением искреннего сочувствия, — я тебя не осуждаю, я тебя жалею. Мне остается лишь дождаться смерти твоей инфанты.

— Знаете, дядюшка…

— Что?

— Раз уж вы так добры…

— Ты собираешься просить моего согласия на твой брак с этой старухой, годящейся тебе в бабушки, несчастный?!

— Нет, не беспокойтесь.

— Ты станешь меня упрашивать признать твоих детей?

— Дядя! Не волнуйтесь, я не имею счастья быть отцом.

— Разве можно быть в этом уверенным? В ту минуту, как ты вошел, маркиза де Латурнель убеждала меня…

— В чем?

— Ни в чем, продолжай… Я готов ко всему, однако если дело слишком серьезное, отложи его на завтра, чтобы не нарушать мое пищеварение.

— Можете отнестись совершенно спокойно к тому, что я сейчас скажу, дядя.

— Ладно, говори. — Рюмку аликанте, Франц! Я хочу со всеми удобствами выслушать моего племянника. Вот так, хорошо! Начинай, Петрус! — ласково прибавил генерал, разглядывая на свет рубиновое вино. — Итак, твоя любовница?..

— Нет у меня любовницы, дядя.

— Что же у тебя есть?

— Вот уже полгода я увлекся одной особой, которая заслуживает этого во всех отношениях, но, вот видите ли…

— Нет, не вижу, — отрезал генерал.

— … вероятно, мое увлечение ни к чему не приведет.

— Стало быть, твое увлечение — только потерянное время.

— Не больше, чем увлечение Данте, Петрарки или Тассо — Беатриче, Лаурой и Элеонорой.

— Иными словами, ты не хотел жениться на женщине и быть ей обязанным состоянием, но готов иметь любовницу и быть ей обязанным репутацией. По-твоему, ты поступаешь логично, Петрус?

— Логичнее не бывает, дядюшка!

— А каким шедевром ты уже обязан своей Беатриче, Лауре или Элеоноре?

— Вы помните моего «Крестоносца»?

— Это лучшая твоя работа, особенно с тех пор как ты ее отретушировал.

— Кажется, вам очень понравилось лицо девушки, черпающей воду из источника.

— Верно, она понравилась мне больше всех.

— Вы меня спрашивали, с кого я писал это лицо.

— А ты ответил, что это плод твоего воображения, и это мне показалось, кстати сказать, чистейшим хвастовством.