— Пусть ест мать и Ваненок, — сказал он и посмотрел на отца с презрением. — Разве ты не слышал, дохлый пес, как вязали тебя томузы? Ты не нужен Мае, и она вязала тебя в мешке, чтобы ты не путался на ее пути. Зачем же ты лаешь, старый пес?

Мать вырезала кусок себе и Ваненку. Отец смотрел на них, и Сын Гостя толкнул его ногою:

— От тебя меньше толку, чем от этого загнанного оленя! Не мне слушать тебя! Мая ушла к тому, кто ей мил, и томуз такой же человек, как каждый якут. Иди за хворостом — вот твое дело, нам нужен огонь в очаге, а для этой работы не нужно двух рук.

Отец вырвал из рук жены кусок мяса. Он ел, давясь кусками и злобой:

— Я сам пойду добывать кровь томуза!

Он встал, потрясая руками, выпачканными в крови оленя.

— А ты не господин в доме, если не хочешь исполнить закон мести! Ты хитрее лисицы и трусливее зайца, потому что ты ублюдок оленя и бешеного пса, который был моим гостем…

Сын Гостя бросил отца на пол и выбил из руки его сверкнувший нож. Старик лежал на больной руке, воя от Соли. Он прижался лицом к земле и не мог говорить. Сын Гостя толкнул его ногою и крикнул сурово:

— Ступай за дровами, болтливый пес! Твой лай дряхл, как кости дедов, живших твоими законами.

Отец поднялся на колени:

— Ты господин в доме, исполни закон! — провыл он, качая головой. — Не заставляй меня идти по следам вора!

— Ступай за хворостом, говорю тебе! — ответил Сын Гостя, не слушая его. — Твои законы и твоя жизнь догорают, как угли в очаге, а мой путь лежит в новых просторах! Не тебе вести меня вперед, а потому ступай! Или я скручу твою другую руку не хуже желтой собаки, которую я задушил легче, чем простого пса!

Отец спустил на лоб и уши рыжие отвороты шапки, закрылся шерстью мехов и выполз покорно из урасы. Сын Гостя посмотрел ему вслед и отвернулся.

— Ветер приближает весну, — сказал он после долгого молчания, глядя на крутившийся в очаге снег, — и этой весной я приду на Кладбище Мамонтов! Русские ценят рога мамонта дороже куниц и соболей. Я выловлю их из весенних озер столько, сколько нужно, чтобы получить на Алдане русскую избу с русской печью и машину, которая режет землю и растит хлеб! Какое же мне дело до дряхлых законов, истлевших в сердце моем, как хвоя в тайге!

Мать тронула его плечо. Он оглянулся и сказал, глядя на синее небо, мелькавшее в снежном тумане в отверстие над очагом:

— Русские живут зимою так же хорошо, как летом. Они не боятся зимней ночи, потому что они сами зажигают в избах солнца! Я буду хитер, как они, и у меня будут зимой яйца птиц, молоко коров, соленая нельма и хлеб! И у меня не будет скрюченной руки, как у отца! Мне не сдерет кожу с затылка медведь, как моему деду. Я не усну в снегах, как засыпали навсегда мои деды, и меня не сгноит заживо проказа, как моих сестер и братьев, скитающихся по берегам Алдана! Я не хочу законов отцов и дедов, потому что они нехороши! Довольно!

Он обернулся к матери, покорно слушавшей его, и принял из рук ее кусок розового мяса, отороченного желтым, как янтарь, слоем жира.

Узкие щелки его глаз горели, и он двигал железными челюстями с непобедимой силой и твердостью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВЕСНА ВЕДЕТ К ЦЕЛИ

Ветер дул короткими днями и долгими ночами между ними. В очаге тлели угли, на углях томилось мясо. Сын Гостя лежал на мехах с свинцовым от сытости животом и думал о солнцах, горящих в русских избах.

В мешках лежал отец, мать и Ваненок. Они были сыты и ни о чем не думали. Им не хотелось говорить и двигаться. От сытости звенело в ушах, томила жажда. Они глотали лед и снова спали. Сон приходил внезапно, как пробуждение.

Утром третьего дня олень был съеден. Мать натопила в чайнике снегу, кипятила воду. Все молча смотрели на нее и затем пили горячий чай.

Ветер утих в ночь четвертого дня. Морозная тишина снова повисла в звенящем воздухе. Олени ушли в тайгу. Голод становился мучительным. Тогда Сын Гостя взял ружье и зарядил его.

Шесть пар черных блестящих глаз сквозь узкие щелочки плоских лиц следили за ружьем. Сын Гостя крикнул коротко:

— Ваненок, пойдем!

Они закутались в меха, подвязали лыжи. Выйдя из урасы, Сын Гостя прислушался. Где-то в светлой, как горный хрусталь, вышине веял ветер, и чудесный слух якута уловил его.

— Ветер идет обратно, — сказал он, — ветер будет гнать нас к морю. Горы Хараулах кончаются. Мы спустились в бадараны. Конец пути близится. Мы войдем в Быков мыс раньше, чем гуси тронутся в путь, и на Кладбище Мамонтов мы придем вместе с лебедями, чтобы есть их яйца!

Мать вынесла ковш воды. Сын Гостя оплеснул водою спину Ваненка. Ваненок облил спину брата — вода настыла мгновенно на мехах тонким стеклянным покровом, и одежды стали непроницаемыми для ветра.

Сын Гостя усмехнулся небесной тишине, звеневшей только ему одному слышным приближением бури, вскинул на плечи ружье и оперся на шесты.

— Ветер приближает весну и выдувает в бадаранах снег, как волосы с головы пьяницы! Держи путь в бадараны: там мы найдем следы сохатых, потому что они ленивы и хитры, а ветер избавил их от труда копаться под снегом, чтобы достать олений мох!

Ваненок сверкнул черными зрачками в узких отверстиях глаз, они горели охотничьей жадностью. Он шел за братом, вихря лыжами сухой снег, и слушал падавшие к нему слова:

— Теперь я буду тебя учить, Ваненок, караулить сохатого и стрелять без промаха. Мы уйдем далеко сегодня. Ленивый соха не пойдет вперед, когда он сыт, но завтра они примчатся к месту охоты быстрее оленей! Конец пути близок, и нам нужно спешить! Если я не вернусь с Кладбища Мамонтов, ты станешь господином в доме и будешь кормить отца и мать!

— Путь опасен, я знаю, — сказал гордо Ваненок, — ноты вернешься, потому что ты хитрее русского, но мать считает мне четырнадцатую весну, а в это время живущие в юртах берут себе жен. Я взрослый и умею держать ружье!

Сын Гостя засмеялся, сверкая глазами:

— Да, я научу тебя всему, что нужно знать старшему в доме! Но было бы лучше, если бы ты стал жить, как русские!

Сын Гостя пошел тише, легко касаясь по снежному простору, не тронутому ничьими следами. Ваненок догнал его и сказал, идя рядом.

— Я не хочу быть похожим на русских. Разве мало причиняли они горя якутам, сжигая старших их огненной водою? Разве мало отняли они соболей, куниц и голубых песцов у якутов — те, у кого светлые пуговицы ослепляют глаза, как жар летнего солнца?

Сын Гостя усмехнулся.

— У русских нет больше светлых пуговиц, и они убили царя, для которого собирали ясак голубыми песцами и горностаями. — Он оглянул снежное море, сливающееся на горизонте с голубым небом, и прибавил: — Русский знает, почему небо сине, отчего падает снег, как выросла земля. А разве ты не хотел бы знать путь на небо или путь вокруг земли так же хорошо, как дорогу от Маи к Пещерам Алдана?

Ваненок замолчал, подчиняясь воле, горевшей в словах брата. Лыжи скользили тихо, и слова падали, как острые куски льда. Сын Гостя говорил сурово:

— Я видел, как живут якуты, делающие русскими машинами хлеб, в их юртах тепло, и они не бродят в тайге, как голодные волки, в поисках пищи. Я вел русских воинов, настигавших солдат убитого царя, через тайгу, и я узнал многое от них!

Он вскинул шесты и пошел вперед быстрее лося. Ваненок догнал его, тяжело дыша и волнуясь.

— Ты хорошо идешь, — улыбнулся ему Сын Гостя, — но мало хорошо идти, нужно знать свой путь!

Они вышли в снежный простор, резкий до ослепительности. В белом покое тонули склоны гор, и далеко позади оставалась темная кайма последней тайги. Ветер бился в их остекляненные льдом одежды и отскакивал, не проникая до тела.

Сын Гостя прищурил глаза, отыскивая следы зверя в снегу. Сумерки медлили и надвигались без теней, как первые призраки белых ночей. Остроухие собаки, шедшие лениво сзади, стали выдвигаться вперед, сторожко шевеля ушами. Сын Гостя свистнул протяжно. Собаки вздрогнули и ушли в снежную даль, взрывая сугробы снежного пуха.