— Джордж точно знал день, когда умрет… — доносился до меня голос Керолайн. — Он заказал мне платье в Париже. Платье было красного цвета… Он знал, что я люблю только лиловый цвет, но заказал красное. — В этом платье я должна была быть на его похоронах… Я не стала с ним спорить на этот счет… Красное так красное…

Я услышал, как Керолайн пьет вино.

— Но когда он сказал, что на похоронах должна звучать музыка Равеля, — продолжала она, — я не выдержала и стала орать на него… Он прекрасно знал, что я не выношу Равеля, но специально на нем настаивал… Я умираю, сказал Джордж, хоть на моих похоронах сделай, как я того хочу!.. Хрена лысого, ответила я, ты умираешь, а я остаюсь жить! Пусть хоть день твоей смерти ничем не будет омрачен!..

Когда я открыл глаза, то увидел над собой пьяное лицо Керолайн. Она хохотала, увидев в моих глазах ужас, дыхнула винными парами и сказала:

— Поехали в город.

— За руль я сяду.

— Очень хорошо. Терпеть не могу водить машину…

Я вел джип крайне осторожно, привыкая к правостороннему рулю.

— Лешка, — вдруг спросила Керолайн, — почему ты не хочешь со мной спать?

— Мы с тобой всего сутки знакомы, — ответил я, крепко сжимая руль. По животу пробежал холодок страха.

— Ерунда… Условность…

Желая избежать продолжения неприятного разговора. решил сказать правду.

— Я не сплю с женщинами…

— Ты же не педераст?

— Нет.

— Тогда почему?

— Потому что не могу…

— Ты импотент?

— Да.

— Не может быть, Лешка!.. Это же здорово!.. Я переспала с половиной мира… У меня никогда не было импотента!.. Всю жизнь мечтала вдохнуть в кого-нибудь жизнь!

— На этот раз твоя мечта не сбудется.

— Я терпелива, — заплетающимся языком ответила Керолайн. — Я могу ждать.

Дальше мы ехали молча. Керолайн задремала и захрапела… Иногда я поглядывал на нее и вместе с содроганием от ее уродства, усугубленного алкоголем, испытывал и что-то похожее на нежность.

Мы вместе приехали в отель. Керолайн проснулась и, поднявшись со мною до третьего этажа, пыталась проникнуть в мой номер, используя при этом все ухищрения профессиональной проститутки. Ей казалось, что это очень соблазнительно — облизывать краешком языка губы и вертеть глазами в разные стороны. Мне так не казалось. Напоследок она попыталась засунуть свою длинную руку в мои брюки, но я был начеку и уклонился. Керолайн опять захохотала, провела рукой по своей груди и громко сказала:

— Ты боишься, Лешка!.. Боишься!..

— Боюсь, — ответил я, захлопывая перед ее носом дверь.

В эту ночь мне не спалось. Несмотря на свое нежелание; я думал о Керолайн…

Странная женщина, наверное, очень несчастливая…

В три часа ночи в мой номер постучали. Я набросил халат и, подойдя к двери, спросил:

— Кто?

— Лешка, это я…

Голос принадлежал Керолайн.

— Я сплю.

— Лешка, — жалобно сказала она, — мне очень плохо… Пусти меня…

— Сейчас три часа ночи…

— Я не буду к тебе приставать. Поверь, Лешка, мне очень плохо.

Еще с минуту поколебавшись, я все же открыл дверь и пропустил уже протрезвевшую женщину в номер. Она села в кресло, достала из-под пиджака бутылку вина и спросила:

— У тебя есть стакан?

— Есть, — ответил я и протянул ей фужер.

— Ведь ты же не будешь пить? — спросила Керолайн, откупоривая бутылку.

— Нет.

Она кивнула головой, как будто зная мой ответ заранее, налила себе вина и жадно сделала большой глоток.

— Мне правда очень плохо, Лешка, — сказала Керолайн. — Я на всей земле одна…

У меня нет ни одного родственника… Все друзья умерли от СПИДа… И Джордж, зараза такая, подох… — И Лиса, и Крис… Мать моя померла, когда мне было четырнадцать лет…

Она замолчала.

— А отец? — спросил я.

— О, эта сволочь бросил нас, когда мы приехали в Англию… Ты знаешь, — ее глаза оживилась, — когда я летела делать фильм в Японию, в салон самолета неожиданно вышел капитан и сказал, что мы возвращаемся в Хитроу. Все, конечно, подумали, что произошла какая-нибудь авария. Но самолет успешно сел в Лондоне, к нему подали трап, всех пассажиров попросили оставаться на своих местах, на борт зашли три человека и прямиком направились ко мне. «Вы Керолайн Ковалец? — спросил один из них. „Да“, — гордо ответила я. «Дело в том, что ваш отец умер.

Вам нужно подписать эту бумагу…» «Что это?» — спросила я. «В этой бумаге говорится, что вы не против, чтобы его похоронили». Я засмеялась этому человеку в лицо и сказала: «Я была против, чтобы мой отец вообще жил! Я совсем не против, что он сдох!.. Пусть хоронит себя сам!..» Я не подписала бумагу и надеюсь, что папашу затолкали в общую могилу со всяким дерьмом…

Керолайн захохотала, запивая смех французским вином.

Когда я летела из Японии, на таможне произошел смешной случай. Японский таможенник попросил меня открыть этот медальон,. — Керолайн потрогала золотой медальон, висящий на груди. — Я сказала коротышке, что не могу этого сделать.

«Это почему?» — спросил он. Я сказала, что в медальоне — прах моего любимого человека. Хотите, спросила я, открою вам чемодан?.. Никогда не думала, что у япошек есть чувство юмора… Нет, спасибо, ответил коротышка. Вдруг в чемодане лежит труп вашей бабушки!..

Керолайн заулыбалась.

— Остроумный японец… В чемодане лежали кинопленки с секретными материалами стратегической важности. Это был сенсационный материал, на котором я заработала сто тысяч фунтов!..

— А что в действительности в твоем медальоне? — спросил я.

— Я сказала япошке правду, — Керолайн взяла в руку медальон. — Здесь Джордж…

Вернее, часть его… Пепел…

Она вдруг перестала улыбаться и стала разглядывать медальон.

— Может быть, мы пойдем поесть? — спросила Керолайн.

— Ты хочешь?

— Не знаю… Что так сидеть…

Я пожал плечами.

— Пойду тогда переоденусь…

Она вернулась через полчаса в костюме, приведшем меня в шок. На ней была короткая кожаная юбка, какие носят припанкованные девочки лет шестнадцати, и такой же кожаный пиджак на молниях, декольтированный почти до пупка.

— Тебе нравится?

Я кивнул, потуже затянул на шее галстук и спросил:

— Куда пойдем?

— Сегодня воскресенье, — ответила она. — Почти все закрыто. В Англии все в воскресенье ложатся спать в девять… Есть пара мест в китайском городе.

Мы сели в джип Керолайн. Он долго не заводился, фырча на всю округу, а когда завелся, половина окон в отеле были освещены и из них выглядывали недовольные лица постояльцев.

На этот раз Керолайн вела машину спокойно. Обгонять было некого, и мы без проблем доехали до Китайского квартала. На улицах работала бригада мусорщиков, собирая от закрытых ресторанов мешки с отходами.

— Где здесь ночной ресторан? — спросила Керолайн у пожилого, с торчащими усами мусорщика.

— Их два, — он показал пальцем сначала на запад, а потом на юго-запад. — Там и там… Только в тот не ходите, там плохо кормят.

— Вы там были? — спросил я.

— Нет. Просто слишком много отбросов увозим от этого ресторана.

От этой профессиональной логики я заулыбался и пришел в хорошее настроение. Мы дошли до ресторанчика, сели за столик и заказали много-много всего разного. К моему счастью и к несчастью Керолайн, продажа спиртного в воскресенье запрещена, и мы вынуждены были общаться на трезвую голову.

— Когда я сделала свой первый фильм о СПИДе, — рассказывала Керолайн, — все надо мною смеялись. Мне говорили — не существует такой проблемы. Подумаешь, десять человек на весь мир больны!… Через девять лет за свой первый фильм я получила самую престижную премию британского телевидения…

Она немного помолчала, поддевая палочками морковку, затем посмотрела на меня и улыбнулась во весь рот:

— Лешка, может быть, мы все-таки попробуем?

— Что? — не понял я.

— Попробуем трахнуться…

— Нет… — ответил я, испугавшись. — Нет!

— Да не бойся ты, не бойся… Я пошутила. Шутка это, Лешка…