Надзирательница уже сдергивала с Иосифа штаны, когда вдруг почувствовала в шее невыносимую боль… Дзян Цин вцепилась зубами в сонную артерию мучительницы, и уже через секунду из разорванной кожи в белый потолок застенка била струя крови… Новорожденный не плакал, не спал, а смотрел на своих родителей глазами полными мудрости и всепонимания…

Китаянка развязала Иосифа, подхватила младенца на руки, они всей семьей выпрыгнули в окно и помчались в сторону мужской зоны, полные страха и отчаяния. Они уже слышали за своей спиной погоню, а когда подбегали к спасительной двери, то отмахивались от свистящих пуль, как от назойливых мух… Иосиф застучал в дверь, и когда охранник отворил ее, уже благодарил Бога за спасение…

Часовой, не говоря ни слова, пропустил отца в мужскую зону, а когда Дзян Цин пошла за мужем, толкнул ее жестоко прикладом в грудь.

— Ее нельзя! — сказал охранник.

— Да как же!.. — вскричал Иосиф. Но поскольку погоня уже была рядом и времени на уговоры не было, он взял у обреченной Дзян Цин младенца, на миг припал к ее губам, а после отупело смотрел, как жена, не желая умирать от вражьей пули, вскинула к небу глаза и загнанной ланью бросилась на колючую проволоку…

Напряжение тока в ограде было высоким, и через полторы минуты от жены Иосифа осталась лишь горстка пепла, струйкой стекшая на чужую землю…

В эту ночь Иосиф бежал… Он прихватил с собою новорожденного младенца, мешок с сухарями и рыбой, двое суток блуждал по лесу, а на третьи бросился в воды Амура, держа ребенка над головой, и был выловлен русскими пограничниками, которые, в отличие от китайских, были добрыми людьми… Они накормили измученного Иосифа, а жена начальника погранзаставы, недавно родившая, не пожалела своей левой груди для младенца-китайчонка…

Иосиф отходил десять дней, а на одиннадцатый дал ребенку имя. Он назвал его Мао. И не в честь китайского руководителя, но в память о начальнике китайской зоны, скончавшемся от рака…

Уже через две недели отец подъезжал к златокупольной и в этот день смог обнять свою мать и посмотреть в глаза старшему сыну Шиве.

Так произошел мой средний брат Мао, который в свой четвертый день рождения приставил к указательному пальцу электрический нож и нажал кнопку…

Когда Иосиф, после двух лет отсутствия, предстал, перед глазами своей матери, держа на руках сверток с младенцем, та заголосила, то ли от радости, то ли от горя, или вовсе от других чувств, переполняющих старое сердце; взяла из рук сына нового внучонка, а ему слова не сказала…

Сверток развернули, и свету предстал младенец со сплющенной головкой и личиком дауна, разве что язык у него был нормальным — помещался во рту. Старуха всплеснула руками, увидев уродца, а Мао смотрел своими косыми глазами на бабку. И такими умными были его глаза, такая воля исходила из них, что мать Иосифа поперхнулась слезами и отошла за стол, как будто в свертке лежал не младенец, а динамит…

Мао родился абсолютно нормальным ребенком, что подтвердили врачи. Просто внешность у него была, как у дауна, — видимо, хромосомка на каком-то этапе беременности сначала развалилась, а потом, передумав, спаялась вновь…

Бабушка не полюбила своего второго внука, и вовсе не из-за внешности, а скорее из-за глаз, из которых исходило что-то колдовское и страшное. Бывало, когда она брала его на руки, с ней происходили странные вещи. То ей казалось, что она вновь молодая и держит не внука, а сына, что ее груди крепкие и полны молока; то ей чудилось, что она и не человек совсем, а какое-то животное, так что хотелось скакать и прыгать. А один раз, когда она кормила Мао, то превратилась в моток шерсти и так испугалась, что бросила внука на пол. Тот ударился головой, но не заплакал, а смотрел на бабушку злыми глазами и, как ей показалось, криво улыбался…

С тех пор бабушка стала ненавидеть Мао и препоручила его дедушке, вернувшемуся к этому времени в семью. Так они и поделили: Шива — бабушке, Мао — дедушке…

Иосиф же через месяц вновь исчез, растворился в неизвестных краях…

Дедушка яро взялся за воспитание, щедро расходуя нерастраченный запас родительского тепла. Но когда он неожиданно почувствовал себя тяжелым английским танком времен первой мировой войны и испуг свалил старика в кровать с сердечным приступом, душа деда отказалась искать контакт с дьявольским сердцем Мао. Дедушка посоветовался с бабушкой, и они решили отдать дитя Вельзевула в детский сад для детей с аномальной психикой… Мао это почувствовал и, когда ему исполнилось четыре года, в свой последний семейный день рождения отрезал себе палец, выразив этим неудовольствие и протест…

Такая демонстрация еще больше укрепила уверенность бабушки и дедушки в правильности принятого решения, и пасмурным утром внука отвезли на такси в детский сад, находившийся за городом…

В первый же день своей новой жизни Мао перессорился почти со всей группой и избил пятерых мальчиков, проявив при этом незаурядную жестокость и природную силу…

За китайцем установили особый воспитательский контроль, часто запирая его в отдельную комнату. А если Мао буйствовал, то его лишали пищи, а бывало, и пороли смоченной в воде веревкой…

Отличительной особенностью Мао было то, что он почти не разговаривал. И не то чтобы не умел, а просто не хотел. Если его о чем-нибудь спрашивали, он мог в ответ просто молчать, сжимая толстые губы, и долго смотреть в глаза спрашивающего, так что тот обычно не выдерживал и отворачивал свое лицо, будто обжегшись…

Как-то одна молодая воспитательница, очень чувствительная особа, проснулась среди ночи в необъяснимом волнении. Ей казалось, что кто-то на нее смотрит, и взгляд этот — странный, проникающий прямо в мозг. Воспитательница испугалась и долгое время не открывала глаз. Потом все же решилась, но, кроме себя, никого не обнаружила, и так как уже не могла заснуть, решила обойти детские комнаты.

Она зашла в соседнюю палату и увидела бодрствующего Мао. Тот сидел в кровати и смотрел в стену, разделявшую детскую с воспитательской. Ребенок уставил свои зрачки именно в то место, где должна была находиться голова воспитательницы, и покачивался из стороны в сторону. Затем он резко обернулся и молча засмеялся в лицо девушке, обнажив свои редкие, тонкие, как иголочки, зубы… Физиономия ребенка была такой страшной, что чувствительная натура воспитательницы не выдержала, у нее закружилась голова и рыдания сдавили грудь. Она не могла вспомнить, как дошла до своей кровати, и до утра пролежала в каком-то забытьи, а на следующий день взяла отгул, сославшись на болезнь… Впрочем, она так и не вернулась в детский сад. По телефону попросила увольнения по какой угодно причине и больше уже никогда не работала с аномальными детьми…

Как-то раз, когда Мао исполнилось шесть лет, когда была ночь полнолуния и мозг его никак не хотел засыпать, он увидел в окне падающую с неба звезду. Он проследил ее падение и заключил, что она должна оказаться где-то в лесу, неподалеку от детского сада. Мао наскоро оделся, оттолкнул в дверях ночную нянечку, так что та упала, и вышел за ограду. Он быстро шел к лесу. Его не пугала ни темнота, ни вскрики ночных птиц. Он чувствовал себя в кромешной тьме, словно бы это был день, и ноги ребенка безошибочно находили ровную дорогу к намеченной цели…

На маленькой полянке, высвеченный луной, стоял неизвестный Мао предмет продолговатого очертания. И хотя ребенок не знал, что это такое, но сердце его охватил безотчетный восторг, так что он, не раздумывая, потянул к предмету руки и коснулся пальцем металлической стенки. Его глаза расширились от удивления, когда палец в момент прикосновения, словно кусочек масла, растаял, а на обрубке даже не было следов крови.

И после прикосновения Мао увидел, что в предмете образовалось нечто вроде проема, и он, недолго думая, в него и по-хозяйски огляделся… Даже его опыта хватило, чтобы понять, что таинственный предмет являлся космическим кораблем, хотя в нем не было никаких приборов, лишь кресла стояло в пустынном помещении.