— Тебе что, жалко?

Дворник смущался:

— Мне не жалко, а мне приказывают.

Посовещавшись, ребята выползали и, стоя поодаль, глядели равнодушно, как дворник закладывал кирпичи, плескал известкой и уходил.

В сумерках кирпичи разбирались, ребята, как змеи, проскальзывали вниз, закладывали пролаз изнутри и, обезопасивши себя от неожиданных вторжений таким образом, спокойно укладывались на полу.

Внешне как будто бы ничто не изменилось после странного бегства Пыляя и неудачи с девчонкой в этом подвале, однако, возвращавшийся поздно ночью Коська чувствовал, что не все обстоит ладно в его шайке.

— Вы что? — часто обрывал он шушукающихся друг с другом ребят, — про что это?

— Все про Пыляя, — готовно отвечал кто-нибудь из приближенных маленького атамана, в то время, как остальные молчали, — вот рассказывает Вьюнок про него. Девочка, оказывается, про какие-то стекла ему наговорила, будто бы и за версту видеть можно через них. Он Вьюнку тогда же поминал про это…

— Ну и что?

— Так ведь хочется, конечно, узнать, правда ли. Вот нам бы такие стекла, Коська, а?

Коська сжимал кулаки и вдруг вспыхивал:

— Я его без стекол сыщу, чтоб ему голову оторвать!

Атаманский крик успокаивал на время ребят, но не надолго. Бегство товарища как будто указывало какую-то дорогу, которая уходила в другой мир и не возвращалась в затхлый подвал. Не думать об этом нельзя было, и без Коськи, без его соглядатаев, ребята шумно спорили о происшедшем.

— А по-моему, — мечтал вслух Вьюнок, — он и вернется еще. Тяпнет денег у толстопузика какого-нибудь и сюда.

— Догадаться бы ему стеклы те прихватить! — деловито подсказывал Ванюшка. — нам бы они вот пригодились…

— За деньги стеклы достанем. Были бы деньги!

У кого-то в сумраке душного подвала, под шепот дождя, скатывавшегося по стенам снаружи, плелись друг за другом, как прохожие в поле, невеселые мысли. И в мечты врывалась горькая действительность:

— Теперь, как холода будут, ребята, неужто в Ташкент тронемся?

В подвале вдруг становилось тихо и в тишине не один вздох вырывался и таял, как задушенный стон. Никто не отвечал. Тогда смелее уже раздавался тот же голос:

— Пыляю, вот, холоду не бояться теперь. И кормят и поят!

— А он нас всех подвел, хорошо? — вскакивал невидный в темноте Ванюшка, — за это надо что ему сделать, а?

— Коська все равно пропил бы да пронюхал бы весь выкуп. Знаем мы!

— Так ты что ж? Значит против всех… Это ты-то, Семик, что мы тебя приняли…

— Я не против, а вот замажут нас тут всех на смерть, как в Ташкенте…

— Ну так что ж теперь?

— А Пыляй вот ушел.

— Так и ты хочешь? Иди, мы тебя не держим. Иди, куда хочешь.

— И уйду!

— Иди, только уж тогда назад не ворочайся!

— И не вернусь.

Пока еще ребята ограничивались спорами. Но Коська чувствовал, как они становились все менее и менее послушными. Подговорить их на новую охоту у Проломных ворот ему не удалось вовсе. Промышлять же бабьими сумочками становилось с каждым днем все труднее и труднее. Лотошники, корзинщики и вся торговая мелочь давно уже научились обороняться от налетавшей вдруг на лотки Коськиной стаи.

Даже с мальчишками и девчонками трудно было справляться. Едва лишь показывался Коська со своей оравой, как уже от лотка к лотку передавался сторожевой крик: «Шарашики»!

И Коська должен был проходить мимо, делая вид парня, шляющегося по набережной ради собственного своего удовольствия.

Мало-помалу энергия его таяла, предприимчивость исчезала. Прежнее доверие ребят к нему быстро переходило в открытое недовольство. Маленький бандит уже подумывал о том, чтобы бросить все дело и исчезнуть, обманув каким-нибудь ловким приемом ребят, когда на Болоте толстая, круглая, как бочка, торговка, неожиданно для ее толщины, поймала его и под одобрительный ропот толпы сдала милиционеру.

Коська даже не пытался сбежать, он с совершенной готовностью протерпел все неприятности, которым нужно было подвергнуться на не очень длинном пути с Болота через милицию до приюта малолетних правонарушителей.

Встретив же в столовой своего врага, он совсем был вознагражден. Привычная сообразительность вернулась к нему и к полночи план мести был обдуман им до последней мелочи.

Спокойный и торжествующий, он тотчас же и приступил к его выполнению, не собираясь задерживаться в приюте лишний день даже и для Пыляя.

Коська плотно притворил за собой дверь и остановился, оглядывая комнату. Искать среди двух десятков кроватей, прикрытых одинаковыми одеялами, своего врага было бесполезно. Да и едва ли дали бы в обиду своего товарища остальные.

Постояв на пороге несколько секунд в раздумье, Коська свистнул тихо, но тревожно. На свист тотчас же поднялась голова с крайней кровати:

— Что надо?

Коська не отодвинулся от двери, точно сторожил выход.

— Кто у вас старший тут, шарашики?

— Зачем?

— Дела важнецкие.

Спрашивавший прошлепал босыми ногами по холодному полу до передней кровати и тронул за плечо старшего. Тот вскочил с привычным проворством и тотчас же сел на постели, точно никогда не дремал.

— Какой-то тебя добивается, Лопоухий! Встань!

— Чего надо?

— Пойди сюда — позвал Коська.

— А ты не подойдешь?

— Дверь держу.

— Зачем?

— А чтоб один стервец не сбежал, пока мы договоримся!

Лопоухий встал нехотя и, сжав кулаки, сдвинув брови, решительно направился к нежданному гостю:

— Тебе что надо, спрашиваю? Новый ты тут, а на драку лезешь — гляди: у нас не на улице!

— Погоди маленько, — холодно отвел его кулаки Коська, — не буди раньше времени народ. Ты старший тут?

— Я.

— Есть у тебя в спальной мальчишка Пыляй?

— Пыляев Михаил — есть.

— Я этому стервецу голову проломить должен.

— А мне, может, подержать? — ухмыльнулся тот и вдруг насупился, — говори в чем дело? На воле было у тебя с ним что?

— На воле.

— Говори, что было!

Раздраженный их шепот гудел в комнате все звончее и гуще. Ребята с ближних коек подымали головы, выползали из-под одеял, прислушивались. В темноте силуэты сцепившихся у двери мальчишек были неясны и тревожный шепот, бежавший от одного к другому, не разъясняя тревоги, будил соседей друг за другом. Кое-где уже слышалось шлепанье босых ног по полу и через минуту встревоженные тени маленьких человечков сгрудились у дверей.

— Он товарищей продал! — коротко отрезал ночной гость, — милиции продал.

— Говори толком.

Лопоухий отступил, силясь в темноте разглядеть неожиданного обвинителя, и повторил:

— Говори. Без суда мы своего не выдадим. Вот ребята встали — послушаем. Врешь — вылетишь отсюда в два счета за булгу. Как дело было?

— Где он сам?

— Найдем, когда понадобится.

Коська помялся, потом усмехнулся и сказал коротко:

— Он в моей ораве был и в китайской стене мы все жили, в подвале в башне. И сделал я одно дело, а он убег ночью и призвал милицию. За него нас из стен выкурили, а мало этого — меня еще и сюда приволокли. Я бы хоть и нонче же убег, мне тут не с руки. А вот только его морду за столом увидел и остался. Мне отсюда не уйти без того, чтоб я ему это дело спустил. Дайте мне его и готово. Вам такого тоже не держать бы у себя.

— Не учи! — огрызнулся Лопоухий, сами с усами. — Чем докажешь?

— Пусть отопрется…

— Пойдем!

Лопоухий решительно двинулся в угол огромной комнаты к кровати Пыляя. У открытого окна было светлее и вид спокойно дрыхнувшего под одеялом, закрытого с головой мальчишки рассердил Лопоухого.

Коська, оставив у двери на страже двух сонных ребят, пробился между рядами кроваток с сжатыми кулаками, с жесткой улыбкой грозного судьи.

Лопоухий опустил тяжелую руку на одеяло:

— Вставай!

Лежавший под одеялом не пошевельнулся. Непривыкший к такому невниманию к его требованиям, Лопоухий повторил свой жест с новой силой, заставившей бы вскочить кого угодно, но заспавшийся мальчишка даже не вздрогнул.