Дежурный на остановке насильно прекратил ее трудовой день. Он согнал ее с остановки и погрозил так внушительно, что девочка пошла прочь.

Пыляй немедленно двинулся за ней.

Нищенка перешла дорогу, прошла мимо церкви и свернула в тупичок за ней. Присев на каменных ступеньках крыльца, поближе к свету фонаря, она выгребла из кармана деньги, высыпала все на подол и начала медленно пересчитывать дневную выручку. Делала она это с сухой улыбкой и серьезной важностью, точно считала не деньги, а капли трудового пота, пролитые ради них.

Пыляй несколько секунд молча из-за угла наблюдал за ней. Будь он прежним шарашиком, он ни минуты не раздумывал бы. Но он уже не был им не только по костюму. И со вздохом он степенно подошел к нищенке, как случайный прохожий.

Разговор он начал отвлеченно:

— Сколько насбирала?

Девчонка вздрогнула, закрыла деньги и разинула рот, готовая призвать на помощь. Но приличный вид мальчишки разогнал ее подозрения. Она ответила угрюмо:

— Тебе-то что? Не твои считаю.

— А свои, скажешь? — вспыхнул Пыляй.

— А то чьи?

— Тех, которые давали!

— А теперь мои.

— А коли твои, дай мне гривенник. Я не евши весь день.

Убедительность мальчишкиного тона потрясла девчонку. В голосе его прозвучала убийственная логика. Она не нашла возражений и только прикрыла плотнее деньги, проворчала:

— Ишь ты какой!

Пыляй присел рядом, сказал тихо:

— Жалко тебе?

— Собирай сам, коли хочешь.

— Я не безрукий.

И снова непобедимая убедительность его довода осталась неопровергнутой, Девчонка вытянула две копейки и сунула мальчишке.

— На, слопай.

— Ты еще дай! — не отставал Пыляй, — у тебя много. Может, тебе поделать что нужно. Я тебе отплачу.

Она недоверчиво оглядела его.

— А чего ты умеешь-то еще?

— Сапоги шить, башмаки там, всякую обувку! — решительно отвечал Пыляй, — Починять тоже.

— Откуда это ты знаешь?

— В приюте учили. Здорово шью, вот поглядишь. Есть у тебя что? За два гривенника кругом шпилькой прошью…

Он с некоторым усилием вспомнил сапожницкие слова и, засыпав ими слушательницу, победил ее недоверие.

— Хорошую шпильку, аглицкую могу пустить. Дратвой прошью. Без колодки справлюсь.

Она сгребла деньги с подола, высыпала в карман и, придерживая его рукой, встала.

— Дойдем, что ль. Надо мне маленько обувку подчинить. Только подошва отстала, да каблук, а то совсем хорошие башмаки. Идем.

Пыляй пропустил ее вперед и преважно зашагал вслед за ней. Девчонка еще долго присматривалась к нему, в темных переулках ожидая внезапного нападения, но в конце концов смиренная почтительность, с какой относился он к заказчице, расположила ее к нему. Она безбоязненно провела его огромным двором в глубину его к полуразвалившемуся домику с пузатыми колоннами и, проползши в подвальное окошечко, пригласила его следовать за собой.

Помещение, занимаемое нищенкой, оказалось сводчатой каморкой, давно обращенной в дровяную кладовушку. По летнему времени запасы дров были невелики и в каморке было просторно для двоих. С соседнего двора из огромных окон многоэтажного дома электрического света хватало и на нищенку. Невеликое хозяйство ее сейчас же представилось Пыляю во всей своей полноте и привлекательности. Расположившись на обрубке, он внимательно огляделся и покачал головой.

Девчонка жила, положительно, как барыня.

Впрочем, Пыляю не пришлось долго рассматривать барскую квартиру девчонки. Она извлекла из какого-то ящика башмаки и с полнейшим доверием к опытности гостя подала ему их:

— Вот, гляди-ка, что тут можно с ними поделать!

— Это все можно, это можно… — начал было Пыляй, рассматривая башмаки и вдруг вскрикнул, — откуда они у тебя?

Башмачки были маленькие, желтенькие с накладными лаковыми носочками, со стоптанными каблучками и ощерившимися подошвами. Они были поразительно похожи на удивившие когда-то Пыляя башмаки девчонки, и чернильное пятно на одном удостоверяло их тождественность с теми.

Девочка равнодушно ответила.

— Дал тут один мне со своей девчонки. Забрал меня на остановке — привел к себе. Я, говорит, тебя в приют устрою. А на кой мне надо-то? Я башмаки-то взяла, да утром раненько и сбежала… Мне так-то лучше!

— Как он тебя взял? Зачем он тебя взял? — расспрашивал Пыляй с возрастающим любопытством, — кто он?

— А кто его знает. Как в больнице я лежала, так он приходил, будто я его девчонка — ему сказывали. Девчонка у него пропадала. Тогда еще он напросился мне помочь, да наплевала я ему на хвост! Мне тут и лучше, безрукой-то. А в приюте, говорят, корзинки велят плести. Без руки-то мне работать не очень нравится!

Пыляй не слушал, перебивал:

— Где же она, девчонка его?

— А нашлась уж. Ее шарашики спрятали да хотели выкуп с отца взять, а не вышло. Один-то из них сам ее привел и сбежал, тоже в приют, верно, не захотел…

— Как сбежал? — закричал Пыляй, — разве я сбежал? Она сама, подлая, дворника выслала схватить. А я не дался! Вот!

Он с торжеством откинулся назад, выправляя грудь и кичась перед башмаками, как перед девчонкой.

— Я сам азбуке без нее выучился, и сам все сделаю. Нужна она мне, подумаешь! А знал бы, я ей голову бы прошиб за это: не обманывай!

Нищенка, наконец, пришла в себя.

— Разве это ты был?

— Ну и я, а тебе это что?

— Мне ничего, — задумчиво протянула она, — мне вес равно. А только это ты тоже врешь, она дворника не посылала!

— Как не посылала? Зачем же он меня в милицию потащил?

— Это он тебя за другого принял. А девчонка целое утро ревела, тебя искавши. Да и до сих пор все ищет. И мне говорила, что тебя за нее шарашики убили.

Пыляй растерялся.

— А как же я… Я ведь думал, что она…

— А ты не думай, — посоветовала нищенка с материнской заботливостью, — думают только умные люди да индейские петухи.

— Да ты врешь! — вскрикнул он.

— Я за деньги только вру, а даром-то и правду сказать можно.

Мальчишка схватился за голову. Башмачки скатились к его ногам. Он поднял их с трогательной заботливостью и осторожно поставил на подоконник.

— Они тебя и по сю пору ищут. Отец-то и на меня напал, тебя искамши. А ты где был?

— Меня ищут? — переспросил Пыляй, задыхаясь.

— Страсть. Девчонка все скулит: я, говорит, обещала ему, что отец все сделает…

Пыляй метнулся к окну и выкарабкался вон. Нищенка высунулась вслед ему:

— А башмаки? Башмаки ты чинить хотел?

— Соврал я тебе. Не починю я! — крикнул он, исчезая за углом. — Прощай! Я побегу!

Весь мир словно озарился молниеносным светом и засверкал и заблестел веселыми надеждами. Мальчишка бежал вперед, как сумасшедший, едва разбирая улицы, по которым он мчался, сшибая прохожих с ног.

Неожиданное исчезновение нищенки поразило Ивана Архиповича, он не переставал качать головой, пожимать плечами и беспрестанно повторять, обращаясь то к жене, то к дочери:

— Нет, решительно, из этих ребят не может выйти никакого толку. Это мое твердое убеждение: решительно, они никуда не годятся…

— И все-таки их надо жалеть — они не виноваты! — отвечала Наталья Егоровна.

— Разве я что говорю? — вспыхивал он, — решительно ничего не говорю…

— Ты же говоришь…

— Да, не может из них ничего выйти — это мое твердое убеждение. Бытие, как говорится, определяет сознание… Ты же видела — вот пример!

Наталья Егоровна разводила руками и молча возвращалась к хозяйственной суете. Аля глядела на отца недоверчиво и иногда качала головой.

Тогда, волнуясь, он подходил к ней и, размахивая над ее головой руками, повторял:

— Ты вырастешь и придешь к такому же убеждению!

К чести маленькой Али надо сказать, что никакие доводы отца не поколебали ее веры в пропавшего Пыляя. Наоборот, присутствие нищенки в доме обострило ее уверенность в собственной правоте и преувеличило жалость к погибшему из-за нее мальчишке.