— Не видал!

— Вот то-то и есть. А она, может, через свое стекло глядит сейчас на нас и все видит. Вот это дело. Это не животная в хлеву, как я. Пожрал, да спать. Выспался, да пожрал. Этак и коровы могут, а вот ты по-другому сумей!

— Зачем? — оборвал Вьюнок.

Пыляй приподнялся, посмотрел на него с некоторой растерянностью, потом, оправившись — с гневом и презрением.

— Дурак ты, Вьюн!

Мальчишка расхохотался неожиданному ответу и, не сердясь, спросил:

— А ты?

— А я тоже дурак, животная в хлеву!

Вьюнок насупился:

— К чему ты плетешь все это?

Пыляй рассердился:

— К тому, что за деньги только жрать да пить. А на свете еще есть разные такие штуки…

— Какие?

— А вот там, у них, которые в домах живут…

— Ты откудова знаешь?

— Постарше тебя, вот и знаю.

Пыляй поиграл мускулами голых в прорехах рубахи рук и слова его, подкрепленные этим жестом, подчеркивавшим не только старшинство, но и силу, показались Вьюнку убедительными. Он замолчал.

Пыляй не возобновил разговора. Наоборот, он весь день пристально следил за собой, боясь проговориться. Но чем больше он сторонился от товарищей, тем пристальнее приглядывался он к домам, окнам, дверям и исчезавшим за ними ребятам.

Перед вечером он выспался за ночь. В сумерки Коська угощал ребят на три рубля, вырученные от продажи примуса. Ближайшим своим сподвижникам он сунул каждому в рот на две секунды бутылку с водкой.

Пыляй с отвращением проглотил едкую, как горечь никотина, жидкость, храбро удержался от кашля и корчей, и победоносно покосился на Вьюнка, к которому перешла бутылка. Коська толкнул Пыляя:

— Будешь ты сторожить девчонку. Сегодня мы ночью с ней разделаемся.

Пыляй вздрогнул, но кивнул головой и буркнул:

— Посторожу. Я выспался здорово.

Вечером Коська проводил его до места. Пыляй остановился у лазейки.

— Может быть, мне с тобой лучше пойти?

— Нет, сиди тут. Я Вьюнка возьму.

Пыляй подчинился молча — с Коськой не приходилось спорить. Но спускался в сырой и темный подвал он без прежней твердости и спокойствия.

Несколько мгновений Иван Архипович безмолвно смотрел на странного оборванца. Коська не мог не сжалиться над растерявшимся отцом: он потянул его за подол пиджака в двери и добавил снисходительно:

— Не на улице разговаривать будем, пойдем в квартиру, что ли?

Тогда оправившийся Чугунов впился в его плечи дрожащими пальцами и завопил:

— Где она? Где? Говори, мальчик!

— Там скажу.

— Да иди же, иди!

Толкая его вперед, тревожа сонных жильцов топотом ног, стуком дверей, вздохами нетерпения, Чугунов довел до своей комнаты нежданного гостя. Наталья Егоровна, открыв дверь, отступила в недоумении. Иван Архипович крикнул ей, подталкивая вперед мальчишку:

— Вот он, вот знает…

— Что?

— Он знает, где Аля…

Она скрестила на груди руки, ожидая, что скажет оборванец, оглядывавший комнату и хозяев. Коська прошел вперед, сел на стул к столу и повторил спокойно:

— Да, я знаю, где ваша девчонка!

— Где? Что с ней?

— Ничего, — мрачно ухмыльнулся он, — сидит, дожидается… Я вот и пришел, чтобы вас к ней провести…

— Так идем же, идем же, несчастный! — кинулся к нему Чугунов, — идем.

Коська отпрянул от его протянутых рук и хлопнул по столу ладонью:

— Деньги на бочку, товарищи!

— Какие деньги?

Иван Архипович отступил в недоумении. Наталья Егоровна взглянула на мужа испуганными глазами. Коська повторил свой жест.

— Деньги на бочку. За девчонку деньги! Сто рубликов, товарищи.

— Кому деньги? Кому, тебе?

— А кому же? Я ведь провожать пойду. Я ведь девчонку предоставлю.

Он нагло запрокинул голову, чувствуя себя победителем, и засмеялся негромко:

— Раскошеливайся, дяденька! Право слово, небольшой капитал — сто рублей.

К Чугунову вдруг возвратилось хладнокровие. Он шагнул к оборванцу с угрозой и, сдвинув брови, прошипел ему в лицо:

— Да я тебя, паршивца, сейчас в милицию отправлю… Если сам не оторву тебе головы, щенок!

Коська вскочил.

— Что?

— Говори, где девочка! — прогудел над ним несдерживавшийся от гнева отец, — говори!

Мальчишка отскочил к окну и поманил с усмешкой к себе Чугунова.

— Иди-ка, погляди сюда, дяденька!

Спокойный тон его и разбойничьи повадки заставили насторожиться. Иван Архипович, сжав губы, подошел. Тогда Коська, указывая на одиноко маячившую тень под воротами противоположного дома, сказал:

— Видал?

— Ничего не вижу и видеть не хочу.

— Нет, погляди хорошенько. Вон в воротах мальчишка дежурит: это со мной. Если я ему значок легонький сделаю, так он помчится, что твой автомобиль. И не успеем мы с тобой, дяденька, дойти до милиции, как девчонке твоей сиким-башка будет. Понял?

Чугунов отшатнулся от окна, от слабо освещенной улицы, от темных теней за выступами домов. Человек двадцатого века, житель современной Москвы на минуту почувствовал себя беспомощнее московского обывателя времен допетровских, когда эти улицы кишели разбойным народом, опричниками Грозного, буйными стрельцами Софьи, беглыми крепостными. Он взглянул на маленького бандита со страхом. Наталья Егоровна повисла на его руках.

— Отдай ему, отдай ему все… Не трогай его, пусть ведет к Але… Пусть, пусть…

Она долго еще шептала, как безумная:

— Пусть… пусть…

Иван Архипович стряхнул ее руки со своих и прошептал в ужасе:

— Что же это такое?

— А ничего, — прохрипел возбужденно, как победитель после крепкой схватки с врагом, Коська, — нашему брату тоже есть-пить надо.

— Значит, вы ее… Алю нарочно вы…

— Что болтать зря, — перебил его тот, — деньги на бочку и айда. Пока темно, все кончим, ну?

Наталья Егоровна металась по комнате, открывала ящики, доставала деньги, выкидывала какие-то вещи.

— У нас нет таких денег, — бормотала она, — вот, возьми все, что есть… Вот возьми обручальные кольца… Вот часы…

— Подожди же! — пробовал было остановить ее Иван Архипович.

— Аля не может ждать! — кричала она, — не может ждать! Где она у них? Кто ее кормит? Она умрет от страху там….

Чугунов встал перед Коськой, скрестив на груди руки и вперив в него гневные, расплавленные бешенством глаза:

— Ты же разбойник, мальчишка! Бандит!

— Мы — шарашики! — спокойно поправил тот, — какие там разбойники. Шарашики только… Наше дело налететь, ошарашить и назад. Вот шарашиками и зовут.

Иван Архипович смотрел на него, недоумевая. Самоуверенность мальчишки могла умерить всякий гнев и несчастный отец пробормотал тихо:

— Откуда вы такие явились! Откуда вы взялись!

— А нам каким быть надо?

Холодный, как будто слегка усмешливый тон мальчишки отрезвил Чугунова. Он вдруг притих. Но, еще не сдаваясь, прошептал:

— Ты в приюте был?

— Местов не припасли раньше, а теперь и сам не пойду. На воле лучше живется.

— Разбоем?

— Чем придется. Иной раз по помойкам ходим, да оттуда селедочные головы выуживаем. А теперь вот круг твоей девчонки похарчимся немного. Ну, что ты, тетушка, наскребла там, покажи-ка!

Наталья Егоровна выбросила на стол часы, кольца, серебряные ложки, два крестика. Коська покосился на вещи, скорчил кривую рожу:

— Деньгами бы лучше. С этим добром возиться охоты нет.

Наталья Егоровна слушала его с замирающим сердцем, как будто ждала приговора над дочерью. Мальчишка шмыгнул носом, махнул рукой:

— Ну, ладно. Денег-то сколько наскребла?

— Вот, вот — все, что было…

Иван Архипович бросился было между ними, но Наталья Егоровна уже ничего не видела, не слышала, крича исступленно;

— Нет, нет! Бери все, только отдайте девочку, отдайте девочку…

— Отдадим. Нам от ней пользы нет, только кормить пришлось, — говорил Коська, подбирая кольца и разглядывая часы, — для того и держали, чтоб отдать… А за корм там — накиньте еще что-нибудь из одежонки что ли…