Итак, возможно ли с большим умением освободить себя из сетей того, что считается моральным? Вместе со свободой приходит искусство в действии — равно как и добродетель.

Посетитель: Разве я в состоянии бесстрашно, с той проницательностью, которая есть искусство, освободиться от общественной морали? Меня пугает самая мысль о том, что общество сочтет меня аморальным. Так могут поступать молодые люди, а я уже пожилой человек и у меня есть семья; респектабельность содержится в самой моей крови. Во мне есть буржуазная сущность, и я испытываю страх.

Кришнамурти: Или вы принимаете общественную мораль, или отвергаете ее. Вы не можете идти по обоим путям, не можете стоять одной ногой в преисподней, а другой — на небесах.

Посетитель: Так что же мне делать? Теперь я знаю, что такое мораль, однако я все время продолжаю оставаться аморальным. Чем старше я становлюсь, тем более лицемерным делаюсь. Я презираю общепринятую мораль, и все же мне хочется пользоваться ее благами, ее комфортом, психологической и материальной безопасностью, элегантностью приятного обращения. Таково мое действительное плачевное состояние. Что же мне делать?

Кришнамурти: Тут вы ничего не можете поделать, кроме того, чтобы продолжать жить, как вы живете. Гораздо лучше прекратить попытки быть моральным, перестать занимать свой ум добродетелью.

Посетитель: Но я не могу так жить, мне нужно другое! Я вижу прелесть и мощь этого другого, его чистоту. То, за что я держусь, грязно и уродливо, а я не в состоянии выпустить его из рук.

Кришнамурти: Тогда нет никакого выхода. Вы не можете обладать респектабельностью и добродетелью. Добродетель — это свобода. А свобода — это не идея, не понятие. Когда есть свобода, тогда существует внимание, и только в этом внимании может расцвести доброта.

Посетитель: Мне хотелось бы поговорить о самоубийстве — не потому, что в моей собственной жизни произошел какой-то кризис, не потому, что у меня есть некоторая причина для самоубийства, а потому, что этот вопрос неизбежно возникает при виде трагедии старости — физического распада, наблюдаемого у людей, когда к ним пришла старость. Есть ли какое-то основание продолжать жизнь, если человек дошел до такого состояния? Надо ли упорно цепляться за ее остатки? Может быть, разумнее было бы признать, что наступил тот момент, когда всякая полезность жизни уже исчерпана?

Кришнамурти: Если бы это разум побуждал вас окончить жизнь, тот же самый разум запретил бы вашему телу преждевременно разрушаться.

Посетитель: Но разве не наступает такой момент, когда даже разумное сознание не в силах воспрепятствовать этому разрушению? В конце концов тело подвергается износу — и как узнать время, когда этот износ приходит?

Кришнамурти: Нам следует углубиться в этот вопрос довольно основательно. Сюда включено несколько проблем, не правда ли? — разрушение тела, организма, старение ума и то крайнее его бессилие, которое порождает сопротивление. Мы без конца злоупотребляем телом в силу обычаев, вкусов, пренебрежительного отношения. Вкус требует — и связанное с ним удовольствие контролирует деятельность организма, формирует ее. Когда это происходит, разрушается природный разум организма. В магазинах мы видим необыкновенное разнообразие пищи великолепной окраски; она рассчитана на то, чтобы вызвать приятные вкусовые ощущения, а не на то, чтобы приносить пользу телу. Таким образом с юных лет вы постепенно умерщвляете и разрушаете тот инструмент, который должен быть в высшей степени чувствительным, активным, должен функционировать подобно совершенному механизму. Это часть проблемы; затем существует и ум, который в течение двадцати, тридцати или восьмидесяти лет жил в состоянии непрестанной битвы и противодействия. Он знает только противоречия и конфликты — эмоциональные или интеллектуальные. Каждая форма конфликта не только является искажением ума, но и приносит с собой разрушение. Таковы, следовательно, некоторые из основных внутренних и внешних факторов разрушения — постоянная эгоцентрическая деятельность с ее изолирующими процессами.

Существует естественный физический износ тела, как и его ненормальный износ. Тело теряет свои способности и память; постепенно старость берет верх. И вы спрашиваете, не следует ли такому человеку совершить самоубийство, принять пилюлю, которая даст ему освобождение? Кто же задает этот вопрос — сам ли старик, или те, кто наблюдает за старостью и печалью, с отчаянием и страхом перед своим собственным разрушением?

Посетитель: Ну, с моей точки зрения, этот вопрос, очевидно, мотивирован страданиями при виде старческой дряхлости других людей, потому что у меня, вероятно, она еще не возникла. Но разве не существует также некоего действия разума, который предвидит возможное разрушение тела и задает вопрос: не будет ли продолжение жизни простой тратой времени, поскольку организм более не способен жить разумно?

Кришнамурти: Разрешат ли врачи эвтаназию, разрешат ли врачи или правительство пациенту совершить самоубийство?

Посетитель: Конечно, по мнению некоторых людей, этот вопрос законности, социологии или морали; но разве сейчас мы здесь обсуждаем эти аспекты? Разве мы не спрашиваем просто, имеет ли индивид право уничтожить свою жизнь? Речь идет не о том, разрешит ли это общество.

Кришнамурти: Следовательно, вы спрашиваете, имеет ли человек право уничтожить собственную жизнь — не только когда он стар или осознает приближение дряхлости, — а просто имеет ли он моральное право в любое время совершить самоубийство?

Посетитель: Я не решаюсь вводить мораль в данный вопрос, потому что это обусловленное явление. Я пытался задать такой вопрос, не выходя за пределы разума. Эта проблема не стоит передо мною лично, так что я способен смотреть на нее, как я полагаю, достаточно беспристрастно. Но каким же будет ответ — просто как задача для разума?

Кришнамурти: Вы спрашиваете о том, может ли разумный человек совершить самоубийство? Это и есть ваш вопрос?

Посетитель: Или может ли самоубийство при некоторых обстоятельствах быть действием разумного человека?

Кришнамурти: Это одно и то же. В конце концов, самоубийство наступает или в результате полного отчаяния, вызванного глубоким крушением надежд, или вследствие непреодолимого страха; или оно порождено осознанием бессмысленности некоторого образа жизни.

Посетитель: Извините, я перебью вас. Я хочу сказать, что обыкновенно так оно и бывает; но я пытаюсь задать этот вопрос вне какой-либо мотивировки. Когда человек приходит к тому пункту, где существует отчаяние, тогда в дело вовлечен мотив колоссальной силы, и тогда трудно отделить эмоцию от разума. А я стараюсь остаться вне всяких эмоций, в пределах чистого разума.

Кришнамурти: Итак, вы спрашиваете о том, разрешает ли разум какую-то форму самоубийства. Очевидно, нет.

Посетитель: А почему?

Кришнамурти: По настоящему нам нужно понять это слово — «разум». Является ли разумным позволять телу разрушаться в силу обычая, в результате излишеств, вследствие культивирования особых вкусов, удовольствий и тому подобного? Разве здесь разум, разве это действие разума?

Посетитель: Нет; но если человек достиг некоторого пункта в жизни, где могла накопиться некоторая сумма неразумного пользования телом, которая еще не оказала на него своего действия, ему ведь нельзя вернуться назад и заново прожить свою жизнь.

Кришнамурти: Поэтому осознайте разрушительную природу нашего образа жизни и положите ему конец немедленно, а не в каком-то будущем. Немедленное действие перед лицом опасности есть акт здравого смысла, разума; а отсрочка, как и стремление к удовольствию, указывает на недостаток разума.

Посетитель: Я это понимаю.

Кришнамурти: А не видите ли вы еще нечто, вполне действительное и подлинное, а именно: что этот изолирующий процесс мысли с его эгоцентрической деятельностью представляет собой форму самоубийства? Изоляция есть самоубийство, будь то изоляция какой-то нации, религиозной организации, семьи или некоторой общины. Вы уже пойманы в эту ловушку, которая в конце-концов приведет к самоубийству.