— Не знаю, — покачал головой Шуман. — Я, видите ли, не служил в армии.

— В отеле есть ночной клуб, там было полно хорошеньких девушек, и…

— Вы запомнили её имя? — деловито прервал его доктор Шуман.

— Чье? — недоуменно переспросил Кларк.

— Женщины, которая наградила вас болезнью.

— А откуда вы знаете? — Восхищенное удивление Кларка было наигранным.

— Догадался. — На сей раз Шуман не смог скрыть свою иронию.

— Вы правильно все поняли, док. Дней через десять я стал ощущать дискомфорт в кончике… Ну, вы понимаете, о чем я говорю.

— Что именно вы чувствовали?

— Писать было больно, словно жгло там, и капала какая-то желтоватая гадость, — раздраженно сказал Кларк.

Он и по сей день не мог понять, как это с ним, таким крепким и умелым парнем, произошло какое-то форменное безобразие.

— Когда у вас появились эти симптомы?

— Три дня назад.

— Почему же вы сразу не обратились к врачу?

Сержант Кларк посмотрел на Шумана так, словно тот сам был больным.

— Я же не могу идти в наш госпиталь и говорить, что у меня триппер. Но дело не во мне, док. Есть проблема посерьезнее. У меня были… интимные отношения с женой.

— О господи! Зачем?

— Я же не сразу понял, что заразился. Правда, у меня мелькнула мысль, не надеть ли презерватив, но жена всегда принимает противозачаточные пилюли, так что она бы очень удивилась и что-то заподозрила.

— Вам надо было просто отказаться.

— А как я мог? У меня… была эрекция.

— Замечательно.

— Когда я кончил, это было не так болезненно, как писать, но уж тут я испугался и пошел к вам. Я понимаю, что банальный триппер — для вас это слишком просто. Но мне бы не хотелось, чтобы кто-то знал о моей болезни.

Шуман хмуро посмотрел на него.

— Гонорея — серьезная болезнь. Если не вылечиться полностью, то могут быть неизлечимые осложнения.

— Да ладно вам, док, — широко улыбнулся Кларк, — у меня полвзвода во Вьетнаме переболело триппером. Некоторые по два раза успевали. В Сайгоне все девки были больные. Было бы о чем говорить! Три дня глотаешь таблетки и здоров. Мне ребята все рассказывали. Дают антибиотики и ещё какой-то препарат, который мешает печени разлагать антибиотик. Надо, чтобы в крови находился достаточно высокий уровень антибиотика, который убивает гонококки.

Доктор Шуман всем своим видом показывал, что ему не нравится легкомыслие американского сержанта.

— Господин Кларк, я должен вас предупредить. Если я берусь лечить пациента, то при одном условии. Пациент должен хотеть вылечиться и неукоснительно исполняет все мои предписания.

Сержант понял свою ошибку и поспешил её исправить. Он служил в армии двадцать лет и научился ладить с любым офицером.

— Отлично, док. Я человек дисциплинированный, — сказал он с подкупающей улыбкой. — Но меня беспокоит жена, док. Она ни на что не жалуется, но я слышал от ребят, что у женщин гонорея может протекать бессимптомно. Они болеют, но даже не подозревают об этом.

— Да, так бывает, — согласился Шуман.

— Что же делать? Я не могу ей сказать, что она, вероятно, больна и ей надо лечиться. Это убьет наш брак, она немедленно со мной разведется, и я больше никогда не увижу своих детей. А для меня семья — это все!

— Жаль, что вы забыли об этом в ночном клубе.

— Доктор, я даже не помню, как там все это происходило в этом чертовом бардаке. Я был пьян и сейчас эту девку просто бы не узнал.

— Так что вы от меня хотите? Чтобы я сказал вашей жене, что она больна и…

Сержант Кларк стал очень серьезным. На его загорелом веснушчатом лице выступили капли пота.

— Я хочу, док, чтобы вы прописали ей какие-нибудь антибиотики, которые я бы просто подмешал ей в еду. Я берусь сделать так, что она ничего не заметит. Аллергии на антибиотики у неё нет, я точно знаю. Она их много раз принимала. Доктор, это единственное разумное решение. Если вы откажетесь, наш брак рухнет.

Глава западногерманской контрразведки Вилли Кайзер обходился без охраны. Он отпустил водителя возле дома доктора Шумана и сказал, что позвонит в гараж, когда ему понадобится машина. Доктор Шуман сам открыл ему.

— Я отпустил экономку, — объяснил доктор, проводив Вилли Кайзера в гостиную.

Доктор был на полголовы ниже Кайзера и вдвое толще. Скинув пиджак и оставшись в жилете, он широким жестом указал на накрытый стол:

— Садись, поужинаем. А то я два часа хожу мимо стола, измучился.

Он налил себе стопку холодной вишневой водки, и его глаза ожили. Кайзер пил только неразбавленный бурбон со льдом. Доктор ел с аппетитом и рассказывал новости. Он словно не замечал мрачного настроения своего гостя, который хмуро смотрел в полную тарелку. Шуман знал, что Вилли надо дать время расслабиться, размякнуть. Это произошло после четвертой порции бурбона.

Кайзер снял пиджак и галстук. У старого друга Ульриха Шумана он чувствовал себя спокойно и надежно. В квартире было много старой мебели, ещё из родительского дома: буфет резного дерева, круглый дубовый стол, массивные кожаные кресла. Ульрих выключил верхний свет и зажег свечи. У него всегда был запас кубинских сигар лучших сортов, которые он по дешевке покупал в Восточном Берлине.

Насытившийся доктор закурил сигару и мечтательно наблюдал за колечками дыма в дрожащем пламени свечи.

— Что мне делать, Ульрих? — вдруг спросил Кайзер.

— Ты болен, Вилли? — забеспокоился Шуман.

— Я здоров, — нетерпеливо отмахнулся Кайзер. — У меня серьезные неприятности. У министра вырос на меня зуб, а канцлеру я никогда не нравился. Они хотят меня убрать. Они только ждут повода, чтобы избавиться от меня.

Кайзер наливался бурбоном, словно это была минеральная вода, но почему-то не пьянел. Шуман свинтил пробку второй бутылки и положил Кайзеру на тарелку холодный ростбиф и ветчину.

— Может быть, ты преувеличиваешь? — спросил Шуман. — У нас у всех бывают неприятности. На то и начальство, чтобы портить настроение.

— Ты-то что в этом понимаешь? — пробормотал Кайзер. — Ты сам себе начальник. Что хочешь, то и делаешь. А я чувствую, как они на меня давят, сволочи, хотят, чтобы я написал прошение об отставке.

Шуман внимательно разглядывал своего друга. Вилли Кайзер с юности склонен к пессимизму, у него были невротические реакции, он легко впадал в тоску. Доктор Шуман всегда принимал во внимание особенности психической конституции своего друга, но Вилли Кайзер давно научился держать себя в руках. Кроме того, Кайзер всегда точно оценивал ситуацию, знал, откуда дуют ветры. Все-таки он был одним из самых осведомленных людей в стране.

— А чего они на тебя взъелись? — спросил Шуман.

— Я для них чужой, — немедленно ответил Кайзер. — Они мирились с моим существованием, потому что я был вынужденным злом. Я улучшал их репутацию в глазах союзников. «Сын участника антифашистского Сопротивления у нас начальник контрразведки» — так они меня представляли на всех международных встречах.

Лицо у Кайзера было мрачное, почти черное.

— Что же изменилось?

— Больше они во мне не нуждаются, — просто ответил Кайзер. — Теперь уже никто не подозревает руководителей Западной Германии в том, что они скрытые нацисты. Они почувствовали себя увереннее и хотят посадить на мое место своего человека, послушного.

Кайзер тоже раскурил сигару.

— Они и сделают это сразу после выборов. Сейчас им скандалы не нужны.

— Может быть, тебе уйти самому? — предположил Шуман. — Черт с ними со всеми!

— А что я буду делать? — мрачно сказал Кайзер.

— Займешься адвокатской практикой, откроешь свою контору, — заулыбался Шуман. — Зарабатывать будешь значительно лучше, чем на своей высокой должности.

Кайзер, сосредоточенно пыхтевший сигарой, покачал головой:

— Это занятие не по мне.

Он вдруг разозлился, залпом допил стакан и жестко сказал:

— И вообще, я не намерен облегчать им жизнь. Я буду сражаться до конца! Они ещё пожалеют, что связались со мной. Я такое о них знаю, что никому и не снилось.