Возможно, потому, что ничего другого не мог придумать.

Такой уж я человек: без конца ставлю под вопрос мотивы не только собственные, но и чужие, и на ходу мой ум не прекращал спрашивать и искать ответы.

Подозреваю, мои действия следовало бы определить, как храбрые. Если освобождение удастся, можно даже будет рассматривать их на уровне героических, но справедливо ли? Разве прочитанное и услышанное, понимание, чего от меня ожидают, не выработало у меня автоматических рефлексов?

К тому же просто сидеть, сложа руки, было бы тяжелее. Тогда я не имел бы представления, что происходит и как играют моей судьбой люди, на которых у меня нет никакого влияния.

Солнце заходило живописно. Небо украсило себя розовыми полосами, на западе воссияло неописуемое великолепие. Всю жизнь пускаю в дело слова, однако временами не в состоянии подобрать подходящих.

Так и теперь. Не только по причине качества света, оставленного в небе спрятавшимся за горы солнцем, но и потому, что я набрел уже на лагерь Рейфена Фолви.

Попытки укрыться отсутствовали. Мысли об индейцах его явно не волновали. Довольно дурацкая позиция. Индейцев можно ненавидеть, любить, стараться понять или только принимать против них меры предосторожности, но попросту сбрасывать со счетов нельзя.

У Фолви, впрочем, побудительный мотив для показухи имелся. Ему нужен я и все, кого он не сумел захапать. Значит, подманить Нас поближе… это оборачивается вероятными сторожевыми постами на изрядном отдалении от лагеря.

Я остановился. Ван Рункл все еще тянется за мной, немного отставая. Одного костра Фолви мало, горят три. Около них снуют люди. Со ста ярдов или вроде того такое разобрать возможно. Горный склон крут, зарос деревьями. Хотя бы один человек непременно помещен там; оттуда увидишь всякого приближающегося, стоит тому ступить между часовым и огнями. Скорее всего одного или больше поставили в низине: первый будет в траве подальше, второй — в русле ручья.

Мои глаза привыкли к темноте и видели, что на двадцать футов дальше ничего нет, так что я передвинулся вперед. Еще несколько осторожных рывков — и я различаю лица у костров и лошадей за ними, собранных в огороженном веревкой загоне.

Часть моих проблем решена. Чтобы устроить замешательство и достать неприятеля, где больнее всего, средство налицо — лошади. Без коня в этой стране прожить почти невозможно. Не говоря о том, чтобы увезти клад и даже унести ноги самим. Разбегутся лошади, придется и наездникам разбрестись в разные стороны на поиски.

Ван Рункл подобрался вплотную.

— Чего ладишься делать?

— Спугнуть лошадей.

— Угу. Если успеешь туда дотопать и управишься с веревкой.

Затаившись среди камней, мы следили за лагерем. Костры полыхали вовсю, готовилась еда. Запах напомнил мне, насколько я голоден, но исправлять это дело нет времени. Редкая роща у самой воды, где они расположились, — плохое место для обороны, но для лошадей в самый раз. По поведению людей не похоже, что они считают, близко есть индейцы.

— Пещера рядом найдется? Чтобы можно спрятаться? Я про то, что, если я вытащу девушку, нам придется спасаться.

Ван Рункл не торопился с ответом. Само собой, раскрывать свои секреты ему не улыбалось, а одним из секретов являлось расположение входов в подземный лабиринт. Но как-то мне повезло завоевать его благосклонность, ограниченную во всяком случае.

— Есть одна там наверху. Вроде что не из моих, но глубокая. Дальше там ямы, стало быть, я бы далеко не лазил на твоем месте. Искать надо за купой елей, а спереди бревно лежит наполы облупленное.

Хотя бы кое-что. Идея использовать тайник, не проверенный мною самим, мне не нравилась, но что поделаешь. Удастся рассечь веревку и разогнать коней, исчезнуть нужно немедля, прежде чем люди Фолви рассыплются и обнаружат меня.

Становилось холодно. Я с завистью полюбовался кострами и начал прокрадываться по лугу к полосе деревьев вдоль ручья.

Где-нибудь на открытом месте меня поджидает часовой, сидя или даже лежа. Повезет, обойду его сзади, не повезет — услышит и застрелит меня, и я ничего не смогу сделать.

Хорошо еще, поднимается ветер. Шебуршат листья, шевелятся ветви — авось проберусь незамеченным.

Я повернулся пожать руку ван Рунклу и, отрешившись от остального, погрузился в решение стоящей передо мной задачи.

На коленях у края лужайки я вглядывался в направлении, куда должен двинуться. Триста футов примерно, и никакого прикрытия. Я испытал странное ощущение. Точно я голый и один в целом свете. Военного опыта я не получил; в возрасте, когда многие молодые люди участвовали в стычках с индейцами, я учился — в Европе или Америке. Что, во имя Господа, я тут вообще делаю? Почему уехал с Востока? И с какой стати иду на подобный риск ради девушки, с которой едва знаком?

Я вытянулся во всю длину на траве, уложил ружье поперек предплечий и пополз, подтягиваясь на локтях. Слева доносилось бормотание голосов, слов я не различал. Преодолена длина моего тела… еще одна… Капли пота проступают на лбу, несмотря на леденящий ветер. Земля холодит снизу, жёсткая на ощупь трава кажется старой. Шелестят листья… Ползу. Взглянуть назад… так, треть дороги позади… и в любую секунду могу напороться на пикет.

Мне пришло в голову, что так у меня не получится ни обороняться, ни напасть самому. Сначала надо встать, затем ударить, и может оказаться уже поздно. Просунув под себя левую руку, я скинул шнурок, удерживавший на месте нож, вытянул его из ножен и взял в зубы, ручкой направо. Смешно и театрально: как пират на старом рисунке, взбирающийся на захваченный корабль. Зато не надо подниматься, перехватил и ударил. Думаю, это спасло мне жизнь.

Дюйм за дюймом я продвигался вперед, подавляя желание вскочить и броситься к деревьям, производя как можно меньше шума. Я держал голову опущенной, но вдруг ощутил необходимость взглянуть вверх.

В трех футах от меня сидел, скрестив ноги, караульный. Увидел меня в тот Же момент, что и я его.

Долю секунды мы глядели друг на друга. Он зашевелился, открыл рот, чтобы закричать, но я успел схватить нож и махнуть им слева направо — страшный удар. Он как раз наклонился вперед, как делает человек, собирающийся подняться, а во взмах я вложил всю силу. Нож в моей руке был из лучшей стали, острый словно бритва и разрезал глубоко и далеко. Он все еще пытался встать и вытащить собственный нож, когда моя рука нанесла второй удар: не поворачивая лезвия, я размахнулся и стукнул противника концом рукояти в висок. Он простонал и свалился носом вперед на землю. Тут меня охватила паника, и я бросился бежать, винтовка в одной руке, окровавленный нож — в другой.

Добежав до деревьев, я сбросил скорость, не желая врезаться в какое-либо из них, затем остановился окончательно.

Все спокойно. Оглянувшись, я не смог рассмотреть абсолютно ничего. Присев, я воткнул нож по рукоять в землю, чтобы очистить от крови. Поднявшись, скользнул меж деревьев и принялся пробираться к лошадиному загону. Времени оставалось мало. Что бы я ни сделал, я должен делать это в темпе, потому что скоро будут менять часовых или окликать их и обнаружат отсутствие одного. Без единого шороха я крался, держа курс на огонь.

В двадцати футах от веревки остановился. Лошади почуяли меня и забеспокоились. Находясь на возвышении, я видел поверх их ушей: кто ест, кто просто валяется, один человек чистит ружье. Пленников я сперва не разглядел, но затем приметил. Лусинда сидела у дерева совсем близко, руки и ноги связаны. Тут же и Фолви. Дальше, за костром, Шанаган. Руки как будто связаны за спиной. Хорхе на глаза не попадался.

До Дэйви не добраться, но девушка вот она, рядом. И лошади. Пока что никто не обратил внимания на их тревогу. Я спустился ниже; рука нащупала веревочную ограду. Полоснул ножом, и она развалилась. Одна из лошадей вздрогнула и фыркнула, остальные сбились в кучу. Я кинулся к ним, чикнул по веревке в другом месте и испустил дикий вопль.

Лошади закружили на месте, потом рванули и понеслись. Сколько-то смели ослабевшую веревку и на полном скаку влетели в лагерь. Люди побежали во все стороны. Одного лошадь сшибла. Беглянки промчались прямо сквозь огонь на другом конце лагеря и пропали во тьме. Некоторые продолжали топтаться на месте, я заорал еще раз, тогда разбежались и они.