– Знаю,папа.

– Нет, Гошка, пока ты еще не знаешь. Но желаю тебе, чтоб ты узнал. И ты увидишь, как жизнь твоя расцветет прекрасным цветком. Вот так было со мной и Гошкой.

– Знаю, папа.

– Да я тебе рассказывал… Какое это было счастье! Мы разговаривали часами и не могли наговориться. А иногда молчали, Запремся где-нибудь…

– В летней кухне…

– Да, в летней кухне, я тебе рассказывал…

– Или в сарае!

– Или в сарае. И сидим тихо, как мыши. И так нам было хорошо, просто замечательно! В эти часы мы жили в мире своих фантазий. Больше всего мы, конечно, мечтали о технике, о самолетах, подводных лодках. Или о военных приключениях. Иногда наши фантазии были такими буйными, что мы заражали весь поселок. Любимой нашей игрой была конница Буденного. Обыкновенную садовую тачку мы привязывали к раме велосипеда. На велосипед садились мы с Гошкой, в тачку набивалось немыслимое количество ребят. Кто-то из ребят выискал две самые настоящие буденовки, которые надевались нами по очереди. К рулю велосипеда на длинной палке был привязан красный флаг. Ну и здорово же это было, скажу я тебе! Вот уж была игра так игра! Сейчас почему-то у вас нет таких веселых игр.

– Да, это была мировая игра, – вздохнул Гошка, – Ну, а насчет теперешних игр, ты просто не в курсе, недостаточная информация.

– Знаешь, мчимся мы вот так в этой тачанке по всему поселку, гремит «Эх, тачанка-ростовчанка», пыль столбом! За нами бегут десятки ребят, которым не хватило места в тачке; собаки выскакивают из всех калиток и провожают нас бешеным лаем. Вот это, я тебе доложу, была игра… Но, пожалуй, чаще мы играли только вдвоем с Гошкой. Заберемся в темный сарай и воображаем, что мы котовцы, взятые в плен белыми. Нас допрашивают, пытают, но мы, конечно, ни слова. Белые связали нас по рукам и ногам, во рту у нас кляпы. И вдруг мы слышим конский топот и крики «ура». В деревню ворвались наши. Они скачут совсем рядом с нами, а мы даже не можем позвать на помощь…

– И тогда, – дрожащим от волнения голосом продолжает Гошка, – я с трудом перекатываюсь к тебе и носом выталкиваю из твоего рта кляп, и мы спасены!

– Ну да, Гошка вытолкнул кляп, я это тебе уже рассказывал. А иногда мы с Гошкой просто мечтали. Мы могли целыми часами лежать у нашей Серебрянки: то наблюдать за полетом стрекоз, то, задрав свои облупленные носы к небу, ждать, когда пролетит самолет. Да, мы умели мечтать…

Папа и Гошка одновременно вздохнули.

– Вот только, – продолжал папа, – я не помню, чтоб я хоть раз бывал в гостях у Гошки. Всегда почему-то он приходил ко мне. И мне даже казалось, что стоит мне только вспомнить о нем, как он тут как тут… Не всегда, конечно, наши с Гошкой затеи были умны… Помню, в соседнем доме жил паренек. Молодой морячок, который приехал в отпуск и скучал на даче. Для нас он был кумиром. Мы устраивали за ним слежку и, наверное, здорово отравили ему отпуск. А однажды…

– Это было уже в конце лета…

– Да, это было уже в конце лета. Мы с Гошкой решили умолить его сделать нам такую же татуировку, как у него. Он, конечно, облил нас презрением и заявил, что пока что нам самое время пускать в луже бумажные кораблики, причем выбрать лужу помельче, а то, не дай бог, потонем. Но потом, когда мы ему оказали ряд существенных услуг…

– Как дураки таскали записочки к Верке, а она их даже и не читала…

– Значит, и это я тебе уже рассказывал. Так вот, позднее этот самый Гена переменил к нам отношение и, так и быть, согласился сделать нам татуировку. Он взял с нас страшную клятву, что мы никому ни гугу. Ну, я тебе доложу… До сих пор с ужасом вспоминаю только две вещи в жизни – зубного врача и процедуру с татуировкой. Теперь я даже и не представляю, как у таких ребят было столько силы воли, что мы даже не ойкнули.

– Да уж, приятного было мало, – угрюмо вставил Гошка.

– И вообще эта дурацкая татуировка всю жизнь мне потом отравила. И ничем ведь ее не вытравишь! Прошло уже тридцать лет, а она, проклятая, никак не сходит.

Папа закатал рукав белой рубашки и стал разглядывать на внутренней стороне руки, чуть ниже локтевого сгиба, расплывшуюся чайку, держащую в когтях подобие якоря. Под якорем красовалась надпись: «Боря». Этот «шедевр вкуса и художественного исполнения» был довольно-таки стерт временем, но все же достаточно отчетлив, чтобы портить папе настроение каждое лето, лишая его возможности носить рубашки с коротким рукавом и отравляя пребывание на пляже.

– Это была единственная глупость, которую мы сотворили с Гошкой.

И папа уже в который раз горестно вздохнул.

И тут Гошка, ни слова не говоря, закатывает рукав своей клетчатой ковбойки, и ошарашенный папа видит на внутренней стороне Гошкиной руки, чуть ниже локтевого сгиба, чайку, которая держит в когтях якорь. А под якорем надпись: «Гошка». «Художество» на Гошкиной руке, в отличие от папиного, было четким и ясным, как будто его исполнили только-только.

Папа долго молча дергал себя за ухо, снимал и надевал очки, протирал их по крайней мере раз пять, снова надевал и, наконец ,сказал:

– Ну, Гошка, такой жуткой глупости я от тебя не ожидал! Скопировать эту гадость…

– Папа! Ты же сам сказал, что это была единственная глупость, которую мы с тобой сделали…

– Да, но то, что могли натворить мальчишки сорокового года… А сейчас!.. Просто непростительно для современного культурного парня…

– Папа, неужели ты еще не понял?

– О чем ты, Гошка?

– Мне показалось, что ты узнал меня…

– Нет, Гошка, нет, нет, этого не может быть! Машина времени существует лишь в научной фантастике!

– Ну, а зачем обязательно машина? И почему это не может быть? Вот видишь, значит, может. Я просто очень, очень хотел, папа, быть с тобой тогда тоже. Я просто не мог стерпеть, что было такое время, когда я тебя не знал. Я должен был побывать там. Понимаешь? Я просто не мог!.. И, наверное, поэтому у меня получилось, – тихо добавил Гошка.

Шестой класс начался для Гошки Вовикова сплошными неприятностями. В первый же день, в торжественный день 1 сентября, у него вышел жуткий скандал с немкой из-за Васьки. Ваську Гошка поймал летом на даче, а вернее было бы сказать, не поймал, а пригласил к себе жить. Васька сам явился на летнюю кухню, недвусмысленно потребовал еды – скреб лапками, приподнимал мордочку и заглядывал в глаза с явным вопросом:

«Догадаетесь ли вы меня покормить, черт подери!» Васька – это еж. И может быть, он раньше жил у кого-нибудь и его там приучили просить еду, а может, просто он был очень умный. Умный-то он был наверняка. Очень скоро Гошка научил его таким штукам – хоть по телевизору выступай! И подумать только: Гошке пришлось терпеть почти пол-лета, чтобы продемонстрировать Ваську с его фокусами ребятам из класса. Ну скажите теперь, мог ли он не принести Ваську 1 сентября в школу? Скажите? Если вы скажете «мог», я все равно вам не поверю.

На первом уроке – была как раз зоология – все шло отлично. Ботаничка (теперь ее придется называть зоологичка) спрашивала, как ребята знакомились летом с живой природой и что нового узнали.

И тут весь класс вдруг закричал: «Васька, Васька!» А ботаничка спросила: «Это что еще за Васька? И почему Васька, а не Вася и как его фамилия?» И все закричали: «У него нет фамилии, это еж, еж Вовикова!» Ботаничка заткнула уши и сказала: «Кто-нибудь один. Ну-ка, Вовиков, объясни, какой там еще Васька поймал ежа». И все опять закричали: «Да нет же, Васька и есть еж!»

Но ботаничка снова заткнула уши и журналом показала в сторону Вовикова.

Гошка вытащил из парты Ваську, подошел к учительскому, столу и посадил его. Васька продемонстрировал все свои фокусы. Ребята его угощали, и даже ботаничка полезла в свой портфель и достала оттуда целлофановый мешочек с завтраком и протянула Ваське яблоко. Васька недолго думая схватил его и сел па задние лапки, а в передних держал яблоко и быстро его грыз. Урок прошел чудесно. И всю перемену ребята угощали Ваську, каждый хотел, чтоб Васька поел у него из рук. Но Васька уже не мог есть, он, кажется, начинал злиться и топорщил свои иголки.