Он, должно быть, знал, какие чувства будит во мне, потому что внезапно остановился на половине саги о восходящей кинозвезде, которая вышла замуж за бейсбольного игрока-негра, посмотрел на меня широко открытыми глазами и сказал:

— Ладно, Карр, хватит валять дурака. Когда в Каунтер-сайне я сказал вам, что у меня полный стол девчонок, я не шутил — хотя одной этой фразы достаточно для того, чтобы любой докторишка из дурдома и все эти венские пустозвоны выдали мне официальный документ о психическом расстройстве. Причем вначале они бы напугались до ужаса. Я уже упоминал об эктоплазме и приводил доказательства ее реальности — она вырабатывается большинством женщин в состоянии глубокого транса, если их должным образом стимулировать. Но это не просто тускло флюоресцирующая пена, кружащая в темной комнате. Она принимает форму конверта или полуспущенного, открытого снизу воздушного шара весом легче шелкового чулка, способного в точности воспроизводить внешность человека — начиная от черт лица и заканчивая волосами, — следуя при этом его генетическому коду. Это настоящая сброшенная кожа, в которой еще теплится жизнь, манекен из осенней паутины. Его можно смять дыханием, слабый ветерок может унести его, но при определенных обстоятельствах он становится пугающе устойчивым и эластичным — настоящее привидение. Эктоплазма невидима и почти неощутима днем, но ночью, когда глаза достаточно адаптированны, вы можете рассмотреть ее. Несмотря на хрупкость, ее практически нельзя уничтожить, разве что огнем, и потенциально она бессмертна. Образованная во сне или под гипнозом, в состоянии спонтанного или же искусственно вызванного транса, она остается связанной с человеком тонкой нитью, которую я называю «умбиликус», и возвращается в человека, всасывается в него тотчас после того, как тот выходит из состояния транса. Но иногда она отсоединяется и влачит существование подобно раковине, в которой все еще теплится жизнь; порой ее замечают люди, что и ложится в основу рассказов о привидениях, существовавших во все времена и во всех культурах, — я, кстати, называю эти раковины «призраками». Причиной отсоединения призрака от его хозяина является обычно сильный эмоциональный шок, но это может быть сделано и искусственно. Такое привидение послушно тому, кто понимает и ценит его, — например, его можно свернуть до невероятно маленьких размеров и спрятать в конверт, хотя при дневном свете вы в таком конверте ничего не увидите. Именно таким искусственным отсоединением я и занимаюсь здесь в офисе, и знаете, чем я пользуюсь для этого, Карр? — Он вынул что-то длинное и блестящее, похожее на кинжал, и крепко зажал в своей пухлой руке, устремив к потолку. — Серебряные ножницы, Карр, серебряные по той же причине, по которой используют серебряную пулю, чтобы убить оборотня. Разумеется, эти мои слова заставят взвыть мелких докторишек из дурдома, но вот вопрос, Карр, от чего именно будут они выть: по причине антинаучности всего этого, из-за профессиональной ревности, просто от страха? Не знаю. Ясно лишь, что взвыли бы, скажи я им о том, что в каждой четвертой или пятой папке у меня находятся один или несколько призраков.

Ему не следовало упоминать о страхе — я и так уже был достаточно напуган всей этой болтовней о привидениях, этим спиритуалистским вздором, изложенным намного более четко, чем осмелился бы любой другой спирит, этой крепко овладевшей им и тщательно обоснованной манией, этим безупречным символизмом ненормальности желания обладать, властью над женщинами — раскладывая их по конвертам А затем, когда его глаза сделались совсем безумными и он стал размахивать этими серебряными ножницами около фута длиной… Джефф Крейн предупреждал меня, что Слайкер «придурок выдающийся, но полный и определенно опасным», однако я не поверил в это, — не смог представить себя MI 1ывшим на троне медиума, запертым в комнате («никому не пойти без взрывчатки») с сумасшедшим. Стоило немалых yсилий сохранять на лице маску подобострастия и, притворно улыбаясь, продолжать смотреть на Мастера.

Казалось, мне все еще удается его обманывать, хотя он все чище бросал на меня странные изучающие взгляды. Затем продолжил:

— Хорошо, Карр, я покажу вам девчонок, или, по крайней мере, одну из них. Для этого нам придется выключить свет (I.IK вот почему окна здесь так плотно зашторены!) и подождать, пока глаза не привыкнут к темноте. Думаю, поскольку по ваш первый и, возможно, последний шанс, это должен (ч.пь кто-то необычный — как вы считаете? — кто-то особенный Подождите-ка, я знаю…

Его рука опустилась под стол, коснувшись, должно быть, потайной кнопки, потому что появился невысокий выдвижной ящик — из такого места, где, казалось, он и поместиться не смог бы. Слайкер достал единственную находившуюся там толстую папку и положил себе на колени.

Затем он вновь заговорил голосом человека, предающегося воспоминаниям, и — черт подери! — этот голос был таким всеведающе-ледяным, что меня вновь начало уносить к мистической реке из женщин… Пожалуй, этот человек не был сумасшедшим, скорее — очень эксцентричным, — настолько, нисколько может быть эксцентричным гений. И как знать, возможно, он действительно открыл доселе неизвестное явление, отражающее какие-то неясные свойства души и материи, некое «белое пятно» в современной научной и психологической картине Вселенной.

— Звезды, Карр. Женщины-кинозвезды. Королевы кино. Принцессы серого мира, причудливой игры светотени. Императрицы теней. Они более реальны, чем люди, Карр, реальнее in ox этих актрис, добывающих роли через постель режиссера; они символы, Карр, символы наших глубочайших устремлений, скрытых страхов и потаенных мечтаний. Их, таких женщин, рождается лишь несколько на десятилетие, но всегда есть одна, которая является главным символом, главенствующим привидением, мечтой, подвигающей мужчин к свершению или разрушению. В двадцатые это была Гарбо, Гарбо Свободная Душа — так я называю эту женщину-символ, чья романтическая маска возвестила Великую Депрессию. В конце тридцатых и начале сороковых это была Бергман — Женщина Храбрый Либерал; ее свежесть и открытая шведская улыбка помогли нам примириться со Второй мировой войной. А теперь, — он дотронулся до объемистой папки на коленях, — теперь это Эвелин Кордью — Добросердечная Приманка, девушка, которая излучает волнующую мужчин сексуальность, простодушно пожимая плечами и глупо хихикая. Но какую всемирную катастрофу она предвещает — мы еще не знаем. Вот она, в пяти вариантах своих призраков.

— Вы довольны, Карр?

От изумления я вначале не мог вымолвить слова. Либо Слайкер догадался о подлинной цели моего знакомства с ним, либо произошло потрясающее совпадение. Я облизнул губы и лишь кивнул.

Слайкер изучающе посмотрел на меня и ухмыльнулся.

— Ага, — сказал он, — это застало вас врасплох, правда? Я полагаю, что, несмотря на свою умеренную искушенность, вы — лишь один из миллионов мужчин, с тоской мечтающих оказаться на необитаемом острове вместе с Прелестной Эвви. Сложный феномен современной культуры — Эва-Линн Кордуплевски. Дочь шахтера, получившая образование в захудалых кинотеатрах. Истеричка (замечу, Карр, что она представляет собой наиболее классический пример истерии, с которым мне когда-либо доводилось встречаться), обладающая между тем непревзойденными способностями медиума и ко всему — гипертрофированными и совершенно беспредельными амбициями. Измученная ипохондрией, но заключающая в себе больше энергии, чем миллионы других алчных девушек, запутавшихся в лабиринте киноамбиций, она обладает интуицией в десять раз большей, чем у Эйнштейна, и эта интуиция помогла ей понять, что символ, к которому стремится наша массовая культура, — это воплощенная сексуальность, навязываемая женщине мужчинами и природой; руководствуясь этой же интуицией, она терпеливо и податливо позволила мягкому миганию черно-белого света дешевых кинотеатров превратить себя в этот символ. Иногда она кажется мне девчонкой в дешевом платьице, стоящей на обочине большой дороги и щурящейся от слепящих фар приближающегося автобуса. Автобус останавливается, она садится в него, затаскивая следом домашнюю козу, и, задыхаясь от смеха, объясняется с водителем. Автобус называется Цивилизация.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: