Вес противоречия разных книг, приписываемых Платону, конечно, лучше и проще всего были бы объяснены допущением, что эти книги принадлежат различным авторам. Но тогда что останется от философа Платона как исторической личности? – Благодаря естественному желанию сохранить эту привычную нам личность, большинство исследователей выбирало другое решение загадки, именно, что все эти трактаты писаны Платоном в разные периоды его жизни, при чём он радикально менял все свои политические, моральные и религиозные убеждения на противоположные, т. е., ставя точку над i, был типичным идейным хамелеоном. Но точно ли это значит сохранить историческую личность Платона? – Его моральная физиономия является при таком допущении совсем неприглядной и мало соответствует правильному представлению о творческих умах вообще.

Меняют свои основные убеждения только те, кто не сам их выработал, а заимствовал готовыми от других. Почти все великие творческие умы отказывались от того, что было заимствовано ими без критики в детстве от окружающих, ради новых более совершенных идей, но мы не знаем ни одного случая, где великий и оригинальный ум выработал бы сам в различные периоды своей жизни несколько противоречащих друг другу убеждений. А «Платон» по своему времени должен был бы являться именно самостоятельным мыслителем и творцом своих идей, вынашивавшим их своим собственным потом и кровью. Всё, что мы видим в сочинениях, приписываемых Платону, более соответствует творчеству различных мыслителей одного и того же литературно-философского течения, тотчас разбившегося на несколько ручейков, хотя и имевших общий исток и общую эпоху развития. Вот почему очень важно разобрать и выяснить этот вопрос объективно, нашим методом наглядного диаграмметрического исследования склада речи данных произведений, приняв за основное положение, что склад речи меняется очень медленно и немного у отдельных личностей и что вообще нельзя допустить, чтоб один и тот же человек писал сначала карамзинским слогом, а потом перешёл к тургеневскому и не в каком-нибудь одном отношении, а во многих.

Крестики в кругах налево перед названиями обозначают диалоги, всеми признанные за подложные. Нулики справа обозначают произведения, признанные подложными указанными вверху исследователями.

К сожалению, статистические данные, представленные разными исследователями стиля «Платона», не однородны между собой, и большинство их обращает особенное внимание именно на слова редкие, специально придуманные самим автором данного произведения и часто заключающиеся только в нём одном. Вот, например, табличка таких слов, взятая у Кемпбелля (таблица XV)[9]

Табличка эта в первой колонке даёт для каждой страницы издания Didot'а среднее количество оригинальных слов, найденных в показанных сбоку диалогах, т. е. имеющихся лишь в одном данном диалоге и не встречающихся во всех других.

У Кемпбелля расчёт был сделан на 100 страниц текста, так что все оригинальные слова выражались сотнями, в целых числах. Я же здесь отделил запятою последнюю пару цифр, чтоб отнести величины к одной странице текста (в издании Didot), что более ясно говорит нашему уму. Мы видим, например, что язык (т. е. уже словарь, а не слог) у автора Федра настолько отличается от языка каждого из остальных «платонианских» произведений, что на каждой странице содержит в среднем более четырёх (4,36) своеобразных слов, не употребляемых более нигде в «платоновых» произведениях. Язык Законов ещё более своеобразен, так как на каждой странице содержит более 4? слов, не имеющихся ни в Федре, ни в других платонианских книгах. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно сказать о Политике и Софисте.

Тимей же и Критиас, как сложенные вместе, показывают нам только одно, что и они тоже очень оригинальны по языку, хотя неудачная идея сложить их и не даёт нам права заключить, велика ли разница их собственных словарей друг от друга.

Даже приняв во внимание, что некоторая часть оригинальных слов объясняется в «платонианских» диалогах разностью их сюжетов, нельзя не поразиться этой своеобразностью языка каждого из них, так как на специальные слова нельзя отнести даже и четверти полученной здесь разницы. Из приложенной таблички XVI, даваемой Кемпбеллем, к сожалению, только для Политика и Софиста[10], ясно видно, что специальных слов, каковы физические и математические термины в Политике, только 0,25 на странице (т. е. одно на четыре страницы), в Софисте же и того менее – 0,08 на страницу (что соответствует одному слову на двенадцать страниц). Значит, почти вся разница языка, даваемая нами в предыдущей (XVI) таблице, сводится, главным образом, к таким словам, которые могли быть почти безразлично употреблены и в других диалогах. Однако же о них там нет и помина; это указывает на то, что каждое из этих произведений написано особым автором.

Даже и на группы разделить все произведения «Фрасилова Канона» по трём или четырём авторам, повидимому, невозможно. Взявши, например, вторую колонку цифр Кемпбелля, показывающую для вышеприведённых произведений число слов, встречающихся только в них да ещё в Тимее, Критиасе и Законах и нигде более, мы видим, что таких слов несравненно меньше, чем слов своеобразных. Однако, эта разница есть разница только «словаря» или, лучше сказать, «литературного наречия» у авторов указанных произведений, а не та, о которой я специально говорю здесь. Она не поддаётся лингвистическому анализу, для которого важен только склад речи автора, выражающийся в строении фразы и частоте употребления её конструктивных, распорядительных частиц (неудачно называемых служебными). Но исследователи «Платона» дали некоторые скудные материалы и для этого. Такова, например, составленная мною по данным, приводимым у Лютославского[11], табличка, показывающая для Протагора и Законов число существительных, прилагательных и глаголов на тысячу слов, отсчитанных в них подряд (таблица XVII).

Мы видим прежде всего, что существительных и Законах почти вдвое более, чем в Протагоре, а прилагательных почти втрое, тогда как глаголов значительно менее. Из суммы их мы видим, что на местоимения и другие служебные словечки и частицы оставлено менее места в Законах, чем в Протагоре. Но всего важнее сравнение числа прилагательных, которые авторы ставят после своего существительного (соответственно, например, выражениям: «на небе носились тучи серые», вместо «на небе носились серые тучи»). Рассматривая нашу русскую литературу, допускающую, как и греческая, подобные вариации, мы видим, что предрасположение к той или иной конструкции характеризует эпоху, а не отдельных авторов той же эпохи. Карамзин скорее сказал бы «тучи серые», а писатели следующего поколения в прозаическом произведении выразились бы наоборот, и можно сказать с уверенностью, что ни один из современных историков не озаглавил бы своей книги «История Государства Российского», в каком бы возрасте своей жизни ни писал её. Совершенно так же и автору Протагора, как видно из таблички, совершенно чужда манера помещать прилагательное вслед за своим существительные, тогда как автор Законов, у которого прилагательных почти втрое больше, преимущественно употребляет этот способ.