– Вы, наверное, живя в Версале, привыкли к роскоши, – проговорила Таунсенд, словно читая его мысли.

Ян взглянул на нее. Она пыталась переступить через грязь в своих домашних туфельках, голова была опущена, и он не видел ее лица, а только посеребренную луной макушку. И невольно вспомнил, как она взглянула на него в лодке после того, как он поцеловал ее, как затрепетали ее ресницы, открыв огромные, ослепительно сверкавшие голубые глаза.

– Да, жизнь в Версале несколько отличается от жизни в Норфолке, – согласился он. И мысленно улыбнулся тому, что так преуменьшил разницу.

– Должно быть, мы кажемся вам несколько деревенскими, – продолжала Таунсенд. – В Бродфорде действительно большое хозяйство. У нас две тысячи акров посевных земель и винокуренный завод, которым управляет мой брат Парис. – У нее на щеке появилась ямочка. – Как бы ни хвастала за ужином тетя Арабелла, мы всего лишь фермеры. – В ее тоне не было ни иронии, ни смущения.

Она явно гордилась этим. И это само по себе было интригующе новым для него.

– Расскажите мне о вашей жизни, – попросил Ян. Она удивленно посмотрела на него:

– Уверена, что моя тетушка и Парис уже все вам рассказали про нас.

– Нет, ваш брат, в сущности, очень мало рассказывал о семье. Мы говорили об охоте. Он утверждает, что на куропаток лучше всего охотиться во время пахоты.

Таунсенд рассмеялась. Ей нравилось ощущение своей смелости, ведь она компрометирует себя тем, что беседует с ним в саду в темноте. Он смешил ее, как обычно смешили братья, и стало уже неважно, что он герцог или что он раздевался перед ней при их первой встрече. По какой-то необъяснимой причине она чувствовала себя с ним так, будто давно его знала.

Тем не менее она должна была признать, что, когда он смотрит на нее, в ней происходит что-то странное: дыхание учащается, а сердце колотится, как барабан. Она не понимала почему, быть может, это связано с тем, что он так ошеломляюще хорош собой или же она надеялась на новый поцелуй. «Интересно, – подумалось ей, – поцелует или не поцелует?»

Она взглянула на него. Ей было трудно увидеть его лицо оттого, что он был очень высок, да еще и луна то выглядывала из-за деревьев, то снова пряталась, так что свет сменялся кромешной тьмой. Он шел рядом с нею – они бродили по берегу пруда и беседовали, и Таунсенд были видны четкие линии его носа и скул на фоне кустов и воды. Возможно, он ждал от нее ответного отклика. Во всяком случае, он пока что не был похож на человека, который собирается кого-то поцеловать.

– Мы каждое лето собираем урожай лаванды с сотни гектаров, – торопливо сказала она, смущенная собственными мыслями. – Парис заботится о ее переработке. Если вам любопытно, я уверена, что он охотно покажет вам. Бродфордское лавандовое масло продается парфюмерам и фармацевтам по всей Англии и на континенте.

Это объяснило обилие сухих лавандовых духов в каждой комнате и почетный прием, оказанный в тот вечер Коку, графу Лестеру Джоном и Парисом Греями. Ян уже слышал, что этот человек слывет отцом современного сельского хозяйства Англии.

– У вашего брата, у всех вас довольно необычные имена, – сказал он, больше интересуясь самой семьей, чем ее хозяйством.

Таунсенд засмеялась:

– За это надо благодарить мою мать. Родную... После свадьбы они с отцом провели год во Франции. И город Лурд произвел на них неизгладимое впечатление.

– А Геркуль и Парис?

– Это в честь героев мифологии, о которых она читала в детстве.

– А вас назвали в честь человека, за которого она надеялась впоследствии выдать вас замуж? Впрочем, думаю, что ваша мачеха отдаст предпочтение кузену Перси?

Таунсенд рассмеялась:

– О, нет! Кейт скорее отдаст меня за какого-нибудь бродячего лудильщика, чем за Перси. Это все тетя Арабелла. Она уговаривает моего отца и дядю Лео заключить этот брак. – Она скорчила гримасу и добавила: – Что касается меня, то я охотней вышла бы за лудильщика.

Теперь пришел черед рассмеяться Яну. Громкие, низкие звуки прокатились сквозь тьму до самого замка, и кирпичные стены отозвались на них гулким эхом. Монкрифу вдруг пришло в голову, что он давно не смеялся так, во всяком случае, со времени его дуэли с де Вереном и назойливого вторжения в его жизнь Изабеллы...

– Пойдемте, – сказал он, внезапно отрезвев, ибо знал, как неприятны порой иные воспоминания. – Я провожу вас. Час поздний, и я не хочу, чтобы кто-нибудь обнаружил ваше отсутствие.

Он взял ее за руку, и они повернули назад, к дому, когда Гарри, закончив охоту на кроликов, выбежал из-за купы розовых кустов. Своим худым тельцем он стремительно бросился к Таунсенд и толкнул в объятия Монкрифа.

Покидая в спешке комнату, Таунсенд не дала себе труда одеться как следует, и под накидкой не было ничего, кроме тонкой батистовой рубашки. А под рубашкой – обнаженные упругие груди, которых ненароком коснулись руки Монкрифа, когда он прижал ее к себе. И оба они тотчас ощутили влечение, от которого у Таунсенд перехватило дыхание, а Яну бросилась в голову кровь.

Рискуя получить пощечину, он все же наклонился и поцеловал ее. К его удивлению, она не сопротивлялась, а еще плотнее прижалась к нему.

Поцелуй был долгий, требовательный и жаркий, и Таунсенд почувствовала, как что-то в ней тает. Даже первый его поцелуй не привел ее в такое состояние, а сейчас все ее тело обмякло и жаждало чего-то большего. Его руки медленно заскользили по ее бедрам, обхватили ягодицы, плотнее вдвигая ее между своих ног. Соски, прижатые к его груди, затвердели.

– Таунсенд...

Ее имя хриплым шепотом прозвучало возле самого рта. Она заглянула в его горящие глаза, вопрос, читавшийся в них, не требовал слов. Она ответила твердым взглядом, в ней не было страха. Она знала, что между ними произойдет. Знала, что не должна этого желать, что это навсегда изменит ее жизнь, но ей было все равно. Она до боли желала этого человека, его одного, пусть даже она потеряет невинность.

Губы Таунсенд медленно и страстно слились с губами Яна в бесстыдном древнем, как мир, зове. Она чувствовала, как твердеют его губы, а потом забылась в его объятиях, и они вместе упали в траву.

Руки Яна подняли ее рубашку, обнажили тело, его ласки становились все более дерзкими, заставляя ее ловить ртом воздух. Он прильнул к ее шее, к впадине между грудями... И все более нарастал в ней жар. Она чувствовала, что желание пульсирует у нее между ног, заставляя ее дрожать и задыхаться.

– Ян, – прошептала она, и это тоже было запретным, но его имя, произнесенное ее севшим гортанным голосом, звучало лаской.

Он со стоном оттолкнулся от нее и быстро сбросил с себя одежду. Таунсенд смотрела на его красивое, могучее тело, серебряное в лунном свете, пробивавшемся сквозь кусты и деревья. Его мужской орган стал огромным, налился кровью, и она задохнулась, мельком взглянув на него, но в ее широко раскрытых, потемневших глазах по-прежнему не было страха.

Ян склонился над ней, одной рукой обвив ее голову. Его горячий рот прижался к ее шее. Таунсенд, затрепетав, тоже обняла его. Он придавил ее всем весом своего тела, язык нащупал пульсирующую жилку на шее. Ее губы были теплыми, мягкими, податливыми и таким же будет – он это знал – ее женское естество. Вклинив свое колено меж ее бедер, он широко раздвинул их, и они охотно ему покорились.

– Я сделаю тебе больно, – прошептал он. – Тут уж ничего не поделаешь.

Таунсенд не ответила, лишь доверчиво уткнулась лицом в его шею.

Он быстро вошел в нее, понимая, что не может уберечь ее от боли. Таунсенд на миг скорчилась под ним, но потом лежала уже спокойно. Ян ждал, целуя губами ее лоб. И сам дивился тому, что может быть так нежен и терпелив, погрузившись в мягкую женскую плоть и сдерживая желание излиться.

– О, – мягко выдохнула Таунсенд, когда он, наконец, начал медленно двигаться внутри нее.

– Все еще больно? – спросил он на ухо.

В ответ она обвила его ногами, и он ощутил шелковистую мягкость ее кожи. Глаза ее сверкали, как звезды, когда она взглянула на него, и он негромко засмеялся. Таунсенд содрогнулась, когда он стал входить в нее и выходить, сперва осторожно, затем все быстрее по мере того, как боль отступала и на смену ей пришли дивные ощущения. Они крепли в ней, накатывали волнами, и каждое его проникновение, каждая интимная ласка возносили ее все выше и выше – к небу.