Бронзовые часы на каминной полке пробили десять, но Ян не поднялся, а продолжал сидеть, размышляя, как ему быть с женой теперь, когда она стала претендовать на независимость. Конечно, он знал, что ее вызывающая красота привлечет внимание скучающих и праздных придворных Людовика, но он не ожидал, что это произойдет так скоро и вызовет в нем такое раздражение.

Мускул задергался у него на щеке, когда он вспомнил последнюю неприятную ночь, которую они с Таунсенд провели на английской земле. Он был последним болваном, позволив ей догадаться, что женился на ней только из-за Сезака. Хотя это и правда, но обычно он не был так неловок, чтобы позволить девчонке, почти на пятнадцать лет моложе него, понять это просто по выражению его лица. В свою защиту он мог ей сказать, что был обезоружен их общим смехом и сладостным ощущением ее стройного тела в его объятиях.

Как бы то ни было, он не мог забыть, как оскорбил Таунсенд в ту ночь, и только по этой причине отдалился от нее. Он не стыдился и не сожалел о содеянном, но он сделал неприятное для себя открытие – ему не безразлично, что он ее оскорбил. Никто не вызывал в нем таких чувств прежде, и он должен был признаться себе, что это ему не по вкусу.

С другой стороны, именно тогда, когда он решил исправиться – Таунсенд ведь та женщина, с которой ему предстояло провести остальную часть жизни и которая, в конце концов, будет матерью его детей, – именно тогда его до того верная, обожающая его жена недвусмысленно показала, что предпочитает общество других людей. Возможно, он правильно сделал, разбив ее ребяческое представление о нем, как о герое, в ту горькую ночь в Грейсвенде. Теперь он уже об этом не сожалел. Жизнь часто демонстрировала, как жестоко она обходится с человеческим сердцем, неразумно открытым для любви. И Ян почувствовал себя глупцом, позволив такому ребенку занять место в его сердце.

Еще больше помрачнев, он побрел к окну. Опершись руками о подоконник, высунулся наружу и глубоко вдохнул ночной воздух. Он не знал, что записка, которую он вчера утром послал Таунсенд в ее апартаменты, приглашая ее поехать с ним кататься – предложение мира между ними, – была доставлена спустя несколько минут после того, как Таунсенд уже отправилась к конюшням в ответ на подобное же приглашение от Анри Сен-Альбана. А Китти, думая, что произошла ошибка и ее госпожа получила одно и то же приглашение дважды, просто выбросила его в мусорную корзинку и ничего не сказала Таунсенд об этом.

Дверь позади него тихонько скрипнула. Он обернулся, ожидая увидеть Эмиля, который еще не показывался ему на глаза с тех пор, как Ян вернулся из Парижа, но увидел Таунсенд. Она стояла в луче света, проникавшего из холла в темную комнату. У него замерло сердце. Она была в вечернем платье из розового муара, которого он прежде не видел, с модным большим декольте, открывавшим ее прелестную грудь. Белокурые волосы были ненапудрены и собраны на затылке, и он с неожиданным раздражением подумал, так ли она была причесана к обеду. Поскольку он провел в Париже весь предыдущий день и большую часть сегодняшнего за выпивкой и картами с Филиппом, то не мог знать, посмела ли она и для кого предстать в столь обольстительном виде.

– Войдите, Таунсенд, – резко сказал он. Поколебавшись, она подошла. При взгляде на него ее лицо вытянулось.

– О, я вижу, вы одеты для выхода? – проговорила она.

Ян взглянул на часы.

– У меня есть несколько свободных минут. Не желаете ли бокал вина?

– Да, спасибо.

Таунсенд знала, что где бы ни находился Монкриф, он всегда привозил с собой свое вино. Дома или за границей, угрюмый Эмиль серьезно и церемонно вносил в комнату бутылки с вином, а Ян сам откупоривал их и разливал вино соответствующей температуры в соответствующие бокалы. Даже здесь, в Версале, этот обычай соблюдался, и оба они – и Ян и Эмиль – пренебрегали великолепным бордо, хранившимся в дворцовых подвалах. Таунсенд с удивлением убедилась в том, что вина Монкрифа вкуснее, чем вина, подававшиеся за столом короля Франции.

На этот раз, однако, Ян нарушил традицию и пошел за бутылкой сам. По правде говоря, ему надоело наблюдать ту враждебность, какая возникла между его женой и слугой в первую же минуту, как они увидели друг друга. Когда он вернулся с бутылкой, Таунсенд ходила по комнате, стены которой были уставлены книжными полками.

– Ваши апартаменты больше моих, – заметила она.

Он поджал губы. Если бы эта девчонка была лучше знакома с правилами этикета, известными всем обитателям в Версале, она бы поняла, что его ранг герцога и одного из немногих личных друзей Людовика давал ему право на покои, состоящие из двух спален, двух приемных, гостиной, столовой, ванной и библиотеки. Обладание личными апартаментами в Версале указало на определенный статус, и тщеславие побуждало придворных превращать их в подобие королевских и заводить непомерное число ливрейной прислуги.

Монкриф же считал забавным держать только Эмиля да двух горничных, хотя мог бы иметь любое количество слуг, ибо отведенные ему комнаты, выходившие на CourMonsieurи соседствовавшие с комнатами герцога де Шартреза, были так велики и великолепны, как у особ королевской крови.

– Меня ожидает принц де Пуа, – кратко сообщил он. – Зачем вы хотели видеть меня?

Таунсенд покраснела и опустила глаза.

– Извините, я только хотела поблагодарить вас за лошадь.

– Она понравилась вам? Таунсенд закусила губу.

– Она чудесная, спасибо. Я решила назвать ее Крем.

Ян ничего не ответил. Он стоял, глядя на нее с высоты своего роста с загадочным выражением лица, божественно красивого, которое преследовало ее во сне с первой их встречи.

– Что такое? – спросила она с дрожью в голосе, глядя на него сверху вниз, когда пауза в разговоре стала слишком длинной.

Ян приблизился на шаг, возвышаясь над ней, что делало ее маленькой, беззащитной и непонятно почему очень взволнованной. Он поднял пальцем ее лицо за подбородок и наклонился, чтобы ближе посмотреть на нее.

– Ты волнуешься, малышка?

Сразу узнав этот хриплый тон и его значение, Таунсенд нервно сглотнула.

– Я... я думала, принц де Пуа ждет вас.

– Ждет, но я всегда могу заставить его еще подождать.

Таунсенд показалось, что она сейчас должна закрыть глаза под его внезапным слепяще ярким взором. И, когда она закрыла их, то почувствовала, что его руки взяли ее за плечи и медленно привлекли к себе. Она тихонько вскрикнула и попыталась оттолкнуть его.

– Пожалуйста, не надо!

Ян уверенно прижал ее крепче, привлекая к себе, пока его рот не устремился жадно к ее рту. Его язык коснулся ее языка, и Таунсенд стала задыхаться. Ее колени подогнулись. Ян быстро подхватил ее, поднимая ее и сминая ее юбку между своих ног, и приник ко всем изгибам ее тела своим твердым, нетерпеливым телом.

Желание немедленно вспыхнуло меж ними, неизбывное, непреодолимое, и он с трудом оторвал свой рот от мягких податливых губ Таунсенд. Подняв ее на руки, он ногой распахнул дверь спальни. Очевидно, Эмиль побывал здесь, чтобы погасить свечи и отвернуть покрывало, прежде чем уединиться в свою комнату и ждать прихода хозяина из игорных зал.

Красивое лицо Яна было застывшим от желания, когда он опускал Таунсенд на постель и склонился над ней, снимая с нее платье. Он поцеловал ее нагие плечи. Голова Таунсенд запрокинулась, и она выгнулась под ним с тихим стоном.

– Наверное, я вообще отложу свое свидание с принцем, – прошептал Ян, жадно вглядываясь в нее. – Но только если ты сделаешь так, чтобы я не пожалел.

В ответ Таунсенд дотянулась до его головы и стала теребить волосы Яна. Притянув его к себе, она поцеловала его медленно, давая почувствовать свою страсть. С некоторым удивлением он понял, что хорошо научил ее. Таунсенд слегка улыбнулась, почувствовав, как он вздрогнул в ответ.

Она позволит ему играть в его глупые карты только после того, как он ее приласкает, если у него будут силы после этого.

На следующий вечер они стояли вместе под аркой Военного салона перед GaleridesGlaces, ожидая, пока большая толпа втиснется в высокие двери и они тоже смогут войти. Таунсенд была вся в белом, ее платье украшали лиловые ленты с крошечными блестящими поддельными аметистами. Золотая вышивка окаймляла вырез на шее и рукава платья, а настоящие аметисты сверкали в ушах и на пальцах. Ее напудренные волосы были собраны спереди и сзади и искусно убраны перьями, застегнутыми одним огромным аметистом. Она стояла – маленькая и грациозно изящная – около мужа, положив одну руку в перчатке на его, а другой играла веером из слоновой кости. Несмотря на то, что ее формы были сформировавшимися и изящными, она была похожа на ребенка, отправляющегося на день рождения, а глаза ее сверкали так же ярко, как надетые на ней драгоценности.