– Ужинать будете дома? – спросил он наконец.

– Нет. Меня ждут на концерт. Эмиль поднял брови.

– Вы все же пойдете на концерт? После такой дальней поездки? Ваша встреча с герцогом Орлеанским вряд ли была очень приятной.

Ян стиснул зубы.

– Да. Не очень.

– Вы предостерегали его, посоветовав держаться подальше от Анри Сен-Альбана. Он вас поблагодарил. Теперь вы предупреждаете его, что его дружба с Пьером де Лакло выглядит подозрительно. Он, вероятно, раздражен тем, что его дела все больше и больше становятся известными в обществе.

Раздевшись, Ян погрузился в ванну. Горячая вода ослабила боль в усталых мышцах. Он закрыл глаза и в ответ на слова Эмиля отсутствующе кивнул.

– Вы ступили на зыбкую почву, – неодобрительно заметил Эмиль.

– Я знаю. – Ян принялся намыливать грудь и плечи. – Не спрашивай меня, как это произошло, потому что я сам не знаю, Боже, как я устал!

– И тем не менее собираетесь пойти на этот музыкальный фарс?

– Я получил приглашение, написанное Ее величеством собственноручно, – сказал сердито Ян, – и не могу этим пренебречь.

Он нахмурился. Мысль о необходимости сидеть бесконечные часы на этом сборище льстецов вызвала пульсирующую боль в голове. Ему трудно было поверить, что он когда-то находил удовольствие в атмосфере Версаля, в балах и ужинах, что он трепетал, предвкушая обладание той или иной красавицей. Разумеется, не к этому стремился он, когда впервые приехал сюда много лет назад, сгорая от желания отомстить за смерть отчима, чье изуродованное, невероятно распухшее и неузнаваемое тело он привез домой в Нюи Домен в заколоченном деревянном гробу.

Даже сейчас воспоминание об этом наполнило его гневом. Судья, заточивший Антуана де Лакано в тюрьму, бежал из страны прежде, чем Ян сумел узнать его имя, и никто из участников этого дела, казалось, ничего не знал. Только скромный служащий из Гиенны, которого осудили и пытали вместе с де Лакано, некто Эмиль Гаспар, помнил что-то, а именно – имя – Анри Бенуа.

Сплоченные одним желанием – отомстить – Ян и Эмиль объединили свои силы и поселились в Версале. Потому что именно сюда, к самому большому и утонченному Королевскому двору Европы, стекались тысячами дворяне – и богатые и обедневшие, – чтобы засвидетельствовать свое почтение Людовику, испросить милостей и должностей, покрасоваться, играть в азартные игры и пить до рассвета. И если где-нибудь можно было получить сведения об Анри Бенуа, то Ян понимал – именно здесь, в месте, слывущем перекрестком нации, а может быть, Европы или даже всего мира. Сидя в ванне, Ян почувствовал, как даже лицо его исказилось от боли при этих воспоминаниях. Он не мог не признаться себе, что с самого начала был совращен Версалем. Расточительные увеселения, бесконечные балы и празднества, карты, интриги мгновенно вскружили голову беспомощному юнцу, каким он был тогда. И, в свою очередь, Двор горячо принял его, он без труда ослепил всех своим обаянием и способностью заводить любое количество любовниц – женщины следовали за ним с жаждущими взорами, а мужчин привлекали его беспутные, доходящие до буйства эскапады. Ему все это нравилось, он кутил, веселился и был весьма доволен тем элегантным, лихим, вызывающим всеобщее восхищение придворным, каким он стал.

Но сегодня мысль о том, чего он достиг, угнетала его так же, как и пришедшее к нему понимание того, что он, пожалуй, слишком уподобился французским придворным, которые низко склоняются перед священными правилами этикета и вышестоящими лицами и в то же время шпионят и, как некий принц крови, плетут интриги за спиной Людовика XVI. Его неприятная миссия в Пале-Рояль вчера и сегодня была немногим лучше этого. Может, ему следовало остаться в Шотландии, как просила Изабелла. Но тогда, конечно, он не имел бы удовольствия выследить Сен-Альбана и не получил бы Сезак, который он по-прежнему считал своим волшебным талисманом.

Сезак. Он вдруг ясно представил себе залитые солнцем виноградники и известковые холмы, тополя, орешники и поля цветущих подсолнухов. Эти картины манили его, напоминая о том, что когда-то он хотел в жизни лишь одного – смотреть, как виноградные лозы вокруг год за годом дарят благоухающий золотой нектар. При этой мысли, губы его скривились в усмешке. Как смеялись бы при Дворе, узнай они, что пресловутый герцог Войн в глубине души всего лишь фермер, усталый, разочарованный фермер, неведомым образом оказавшийся запутанным в те самые сети интриг и обмана, которых он упорно избегал в прошлом. Он вдруг понял, что завтра же покинет Версаль, хотя бы из-за слабой улыбки, мелькавшей на лице Таунсенд Монкриф, когда она говорила с ним об Анри Сен-Альбане.

С потемневшим лицом Ян резко поднялся, вышел из ванны и позвонил Эмилю вытереть себя и одеть. На этот раз парик был ему не нужен, потому что в Малом Трианоне не придерживались строго этикета, – Мария-Антуанетта тщилась жить, как обыкновенные граждане.

«Жаль, – думал Ян, – что у королевы так много врагов, которые находят удовольствие в публикации памфлетов и сатирических стихотворений, описывающих экстравагантные нравы ее небольшого личного двора». Ян по собственному опыту знал, как нелепы эти слухи: в ее апартаментах не происходило никаких вакханалий; королева не вступала в недозволенные связи со своими красавцами-лакеями и юными фрейлинами, однако французы, как бедные, так и богатые, предпочитали верить всему – оттого лишь, что Мария-Антуанетта была австрийкой и открыто проявила неуважение к законам старшинства, которые были священны для всех обитателей Версаля.

Тем не менее в минуты откровенности Ян вынужден был признавать, что Антуанетта неумна и легкомысленна, тратит слишком много денег на личные удовольствия и одаривает непомерно щедрыми синекурами своих фаворитов. Не замечая ропота как знати, так и крестьян, она продолжала игнорировать настойчивые просьбы министров, управляющего финансами и того путаника, который был ее мужем и не мог ей ни в чем отказать.

Ян сделал знак Эмилю, подвязывавшему его волосы лентой, оставить его одного. Натянув камзол, он вышел из комнаты большими шагами. В маленьких апартаментах своей жены он столкнулся еще с одним примером дамских капризов – Таунсенд, известившей Эмиля о том, что слишком плохо себя чувствует, чтобы идти на концерт к королеве, не было дома. Она не только не появилась в утренних королевских покоях, – на торжественной церемонии, посещение которой было обязательным, – но и не вернулась домой переодеться к концерту.

– Нет, – сказала Китти не поднимая глаз, – она понятия не имеет, куда отправилась леди Войн. Нет, ничего передать его светлости не велено.

Ян пристально посмотрел на нее, и краска залила щеки Китти. В отличие от своей госпожи она не умела гладко лгать, и было ясно, что она что-то скрывает от него. Неважно. Он догадывался, в каком настроении Таунсенд вернулась к себе после завтрака с ним. И, в сущности, не жаждал услышать последних слов, сказанных женой по его адресу.

Как бы то ни было, он не позволит ребяческим выходкам Таунсенд отвлекать его от своих обязанностей. Концерт уже давно начался, когда он вошел в небольшую приемную Малого Трианона, выходящую окнами во французский сад. Он всегда считал эту комнату одной из самых очаровательных в прелестном маленьком дворце, построенном Людовиком XIV для самой милой его сердцу любовницы – мадам Помпадур. Как и во времена Короля-солнца, основной темой украшений был растительный мир. Растения были везде: в изящной резьбе каминов и потолков, в светло-зеленых, по-весенному бархатных шторах и парчовой обивке мебели, на увешанных картинами стенах.

Сама королева сидела, играя на арфе под аккомпанемент клавикордов. На ней было платье с воланами из красновато-бурого шелка – того цвета, который ею самой был введен в моду.

Отдав перчатки и шляпу Тилли, пажу королевы, Ян задержался в дверях; он окинул взглядом гостей, большинство из которых следили за музыкой по нотам, и уже собрался было подойти к графу д'Аргенто, австрийскому послу и многолетнему наставнику королевы, который поманил его из дальнего угла, но вдруг застыл. У одного из открытых окон, спиной к нему, сидела Таунсенд, очаровательная в своем парчовом бледно-зеленом, отделанном голубым, платье. Ее ненапудренные волосы были искусно уложены на маленькой головке, а на шее красовались бриллианты, которые он подарил ей в Бродфорде к свадьбе. В отличие от других дам, на ней не было перчаток, и ее изящные ручки скромно покоились на коленях. Ян хорошо помнил, какое мучительное удовольствие могли доставлять эти ручки, и от того, что одна из них почти касалась бедра сидящего рядом с ней мужчины – Анри Сен-Альбана, – его обдало волной гнева, который подступил в горлу, как желчь.