Три дня безвылазно пролежала рысиха в норе. Все боялась, что соболь вернется. Но собственный голод, голод рысят (они в кровь искусали ей сосцы) вытолкнул зверя наружу.

Сначала самка обнюхала следы соболя, какие были поблизости. Узорчатые цепочки следов оказались давнишними, со слабым запахом. Значит, за три дня враг не приближался к норе. Это немного успокоило ее. И она, поминутно останавливаясь и оглядываясь, жадно нюхая воздух – не хрустнет ли ветка под легкой соболиной лапкой, не пахнет ли ненавистным запахом? – отправилась на охоту, решила на время оставить рысят без присмотра.

Несмотря на раннюю весну, по ночам еще стояли лютые холода, и луна была в трех январских радужных кольцах, и постанывали от стужи деревья, и по неосторожности задетая ветка ломалась с громким пугающим звуком – промерзла насквозь. Луна пролила на тайгу свой холодный неживой свет. Снега казались синими; если приглядеться, в ровном свечении снегов можно было заметить крошечные точки – они тонко и слабо горели разноцветьем. Звезды – осколки льда, разлетевшиеся по всему небу и припорошенные мохнатым инеем. И крупные – с вершины дерева дотянуться можно, и мельчайшие, почти невидимые, как точки на снегу. Над дальней горной грядой, как всегда, зеленовато-голубым огнем сияла Венера, отбрасывала на землю прямой и упругий луч.

Вокруг было царство теней от стволов деревьев и веток. Одни утвердились на сугробах глубоко и прочно, зияли черными провалами, другие легли легким паутинным узором. И живой тенью неслышно скользила по тропе рысь. Природа наделила ее яркой желто-бурой шкурой. Рысь пестра снаружи, а человек – внутри. Так говорят в народе. И это было ее несчастьем, потому что очень мешало в охоте. И зверь и птица издалека могли видеть надвигавшуюся опасность.

Так случилось и сейчас. Рысь почуяла зайца. Если бы косой шел, она бы применила свой излюбленный прием: сделала крюк, забралась на дерево и прикончила его броском с высоты. Но заяц лежал, дремал, однако не забывал время от времени поглядывать вокруг. И он заметил подозрительную тень, бесшумно скользившую на него. Будто сухой лист ураганом подхватило – взвился зайчишка в воздухе и пошел, пошел плясать по узорчатой сини, оставляя следы треугольником: впереди двойной, слитный, а поглубже – с боков. Рысь бросилась было вдогонку, но вовремя одумалась, оставила преследование. Разве угонишься за косым?

Неудача постигла зверя и в охоте на стайку куропаток. Птицы кругом облепили пушистую годовалую елочку, растущую на полянке. Они по шею зарылись в снег – так теплее ночь коротать. Рысь почуяла вожделенный запах и одновременно увидела торчащие из снега головки. Она долго таилась в дебрях. С губ ее тягуче сползала голодная слюна-висюлька. Наконец решилась. Залегла и поползла. Но недаром куропатки выбрали для ночлега открытое место. Едва пестрая шкура появилась в лунном свете, раздался тревожный крик опасности птичьего вожака, и стая снялась.

Рысь проводила птиц немигающими фосфорическими глазами, в которых стыла лютая ненависть, фыркнула от досады в снег. Длинные черные кисточки на ушах нервно дернулись.

А вот и конец ее охотничьему угодью, где она издавна кормилась. Таежный ручей, завал, огромный валун. Для других хищников граница была помечена частыми метками на стволах деревьев – мочой. Учует какой-нибудь хищник этот запах и уже знает, что ходу дальше нет.

Рысь обновила метки и хотела было повернуть обратно, когда вдалеке, со стороны замерзшей реки, раздался базарный сорочий крик. Она знала точно, что крик сорок всегда возвещает о приближении зверя. (Не раз эти таежные сплетницы мешали ей на охоте). Поэтому насторожилась. И действительно, вскоре послышался приглушенный расстоянием треск сучьев, потом едва уловимо пахнуло зверем. Рысь прыгнула на лиственницу, распласталась на толстом суку. Треск сучьев громче, запах – явственней, острее. Там, где ручей огибал невысокий взлобок, показался сохатый. Луна высветила его серебристую от инея шкуру. Зверь шел по ручью и через минуту должен быть под лиственницей, на которой затаился хищник. Если бы сохатый вдруг изменил направление – например, перешел ручей и скрылся в тайге, рысь едва ли бы стала его преследовать. Голод очень ослабил ее, в лапах и челюстях не было прежней силы, цепкости. Это тебе не зайчишка, которому стоит лишь слегка полоснуть клыками по шее – он и лапки кверху. Это сильнейший зверь, загривок его толст, упруг, сойдет сто потов, прежде чем такая махина рухнет наземь. Даже не каждая сытая, хорошо отдохнувшая рысь выходит победительницей из подобного поединка...

Но тот же голод сейчас толкал рысь на безрассудный поступок. Добыча сама шла к ней. Сразу столько вкусного и сытного мяса!

Прыжок был удачный. Хищник сразу утвердился на шее сохатого и с остервенелым рычанием когтями и клыками начал рвать упругий загривок. Громадный зверь оставался в замешательстве недолго. Рывком мотнув головой, он попытался стряхнуть рысь. Бесполезно. Тогда сохатый тяжело отпрыгнул к стволу лиственницы, изогнув, вывернув шею, прижал к нему свою страшную ношу.

Рысь уже не рвала живое мясо. Она не чаяла, как вырваться из этих тисков. Они душили ее. Неминуемую, казалось, гибель отвратила случайность. Упершись задними копытами в валун, сохатый поскользнулся и грузно сел на снег. Рысь, взвизгивая от боли, забралась на дерево, перемахнула на другую лиственницу, оттуда – на кедрач и только потом спустилась на землю и побежала прочь.

Сильно болели намятые бока, похрустывал чуть было не переломившийся в тисках хребет.

Она проверила, все ли в порядке в ее норе. Голодные рысята с визжанием бросились к матери, едва та просунула голову в пахнущую молоком темень норы. Нет, в материнских зубах не было ни куропатки, ни зайца. Самый рослый рысенок, самец, с досады вцепился крохотными зубками в губу матери. Она ударила его лапой, откатила внутрь норы и побежала добывать пищу.

Возбужденная битвой с сохатым, рысь не проявила должной осторожности, когда подходила к своей норе. Если бы она внимательно посмотрела наверх, то увидела бы ушастую соболиную головку. Соболишка, тот самый, которого она отгоняла от норы три дня назад, вновь пришел сюда. Уж больно заманчиво было полакомиться рысятами, нежнейшее мясо которых так вкусно пахнет молоком.

Рысь, поторчав у норы, ушла, но соболек еще долго не двигался, ждал: не вернется ли? Наконец он решился, спустился к норе. Тотчас оттуда выглянула любопытная мордочка боевитого самца. Он склонил голову набок, как бы спрашивая: а ты кто такой? С коротким змеиным шипением выпущенной из лука стрелою соболь бросился на рысенка, полоснул зубами-иглами по чуть опушенной шее. Рысенок упал замертво. Ушастый хищник выволок добычу на снег и не спеша, не особенно тщательно обгладывая кости, съел ее. Не успел он заглотать последний кусок мяса, из норы высунулись морды сестриц съеденного рысенка. Голод, Его Величество Голод притупил инстинкт самосохранения. Сейчас они чуяли запах крови, запах мяса, вовсе не думая о том, что эта кровь, это мясо – плоть их родного брата.

Рысята один за другим вышли из норы и начали жадно слизывать со снега незатвердевшие еще бурые солоноватые пятна.

Первую самочку постигла участь брата – соболь полоснул зубами нежную шею; другая заковыляла было к норе, но была остановлена и задушена при входе.

Рысь обежала свои владения, довольно обширный участок тайги с незаметными глазу метками на деревьях, но не добыла пищу. Лишь однажды она вспугнула глухаря, но в зубах ее остались только хвостовые перья. Увернулась птица от страшной смерти, вовремя взлетела. И в неудаче, как всегда, был виноват пестрый окрас добытчицы.

Она поднялась на взлобок, поросший корявыми лиственницами, заставленный замшелыми валунами. В тяжелом панцире льда внизу белела под луною река. На том берегу аляповато облепили сопку с одного бока темные избы – будто тяжелые огромные валуны скатились с вершины. Над каждой избою колом стоял дымный столб. Лениво брехала собака. Из избы на отшибе, где в окнах горел яркий свет, летели в промозглую стынь тайги ритмичные джазовые аккорды.