Все улицы были в полном их распоряжении. Только пешеходы ошеломленно смотрели им вслед, когда они проносились мимо. Теперь они мчались по широкому бульвару все так же на восток. Хотя его положение было на редкость скверным, он все еще ощущал пьянящую радость от того, что вырвался из стен посольства на воздух, в мир, и движется — движется с большой скоростью.

Он осторожно поднял руку и помассировал плечо. С той же осторожностью посмотрел на сидящих рядом и напротив. Все были темнокожие, двое — иссиня-черные. Двое из троих напротив — совсем молодые парни. Лица свежие и замкнутые. Третий — веот третьего ранга, ога. Его лицо дышало той спокойной непроницаемостью, которая культивировалась кастой веотов. Эсдан перехватил его взгляд, и оба тотчас отвели глаза.

Эсдану нравились веоты. Они виделись ему — не только рабовладельцы, но и воины — частью былого Вое-Део, представителями вымирающего вида. Дельцы и бюрократы выживут и будут процветать и в эпоху Освобождения, а также, без сомнения, найдут солдат воевать за них. Но каста воинов обречена. Их кодекс верности, чести и аскетизма был слишком похож на кодекс их рабов, с которыми они делили поклонение Ками — Меченосцу и Крепостному. Как долго продержится этот мистицизм страдания после Освобождения? Веоты представляли собой бескомпромиссные рудименты нестерпимого режима. Он всегда им доверял и редко обманывался в своем доверии.

Ога был очень черен и очень красив, как Тейо, веот, который особенно нравился Эсдану. Тейо покинул Верел задолго до войны, отправился на Терру и Хейн со своей женой, которая вот-вот станет мобилью Экумены. Через несколько столетий. Через долгое-долгое время после войны, через долгое время после смерти Эсдана. Если только он не решит последовать их примеру

— вернуться назад, вернуться домой.

Праздные мысли. Во время революции не выбирают. Тебя несет — пузыречек пены в бешеном каскаде, искорка костра, невооруженный с семерыми вооруженными людьми в машине, которая мчится по широкому пустому Восточному магистральному шоссе… Они покидают город, направляются в Восточные провинции. Легитимное правительство Вое-Део теперь довольствовалось половиной столицы и двумя провинциями, в которых семь человек из восьми были тем, что восьмой — их владелец — называл движимостями.

Двое на переднем сиденье о чем-то говорили; но в салон владельца их голоса не доносились. Круглоголовый человек справа от Эсдана невнятным голосом что-то спросил огу напротив него. Тот кивнул.

— Ога, — сказал Эсдан.

Ничего не выражающие глаза веота встретились с его глазами.

— Мне надо помочиться.

Веот ничего не ответил и отвел глаза. Некоторое время все молчали. Шоссе, по которому они ехали, тут было разворочено во время боев в первый год Восстания или просто не подновлялось с тех пор. Толчки и тряска плохо действовали на мочевой пузырь Эсдана.

— Пусть трахнутый белоглазый обмочится, — сказал один из парней другому, и тот улыбнулся, не разжимая губ.

Эсдан взвесил возможные ответы — добродушный, шутливый, безобидный, не вызывающий — и не сказал ни слова. Этим двоим требовался только предлог. Он закрыл глаза и попытался расслабиться, ощущая боль в плече, боль в мочевом пузыре лишь слегка, отвлеченно.

Человек слева от него, которого он видел смутно, сказал в переговорник:

— Шофер, остановись вон там.

Шофер кивнул. Машина затормозила и, трясясь, как в лихорадке, съехала на обочину. Они все вылезли наружу. Эсдан увидел, что его сосед слева — тоже веот, но второго ранга. Задьо. Один из парней ухватил Эсдана за плечо, другой прижал пистолет к его печени. Остальные стояли на пыльной обочине и мочились в пыль, на щебень, на корни, чахлых деревьев. Эсдан сумел расстегнуть ширинку, но его ноги затекли и подгибались, а парень с пистолетом обошел его и теперь стоял прямо перед ним, целясь в его член, где внутри мочеиспускательного канала возник узел боли.

— Попятьтесь, — сказал он досадливо. — Я не хочу забрызгать вашу обувь.

Но парень шагнул вперед и упер пистолет ему в пах. Задьо чуть поднял руку. Парень попятился на шаг. Эсдан содрогнулся и внезапно пустил фонтанирующую струю. Даже в агонии облегчения он обрадовался, что заставил парня отступить на два шага.

— Ну, прямо почти человеческий, — сказал парень.

Эсдан с тактичной быстротой убрал свой инопланетянский член и застегнул брюки. Контактные линзы прятали белки его глаз, а одет он был точно арендный, в широкую грубую одежду тускло-желтого цвета — единственно разрешенного городским рабам. Таким же тускло-желтым было и знамя Освобождения. Не тот цвет здесь. И тело под одеждой было не того цвета.

Прожив на Вереле тридцать три года, Эсдан привык, что его боятся и ненавидят, но прежде он ни разу не оказывался в полной власти тех, кто боялся и ненавидел его. Щитом ему служила Эгида Экумены. Каким же он был глупцом, что покинул посольство, где хотя бы был в безопасности, и позволил себе попасть в руки этих отчаявшихся защитников проигранного дела, которые могут причинить много вреда не только ему, но и через него. На какую степень сопротивления и выносливости он способен? К счастью, самыми страшными пытками им не вырвать у него сведения о планах Освобождения, поскольку он не имеет ни малейшего понятия о том, что предпринимают его друзья. Но все равно, какой глупец!

Снова в машине, стиснутый на сиденье, видя перед собой только нахмуренные лица парней и непроницаемо-бдительное лицо оги, он опять закрыл глаза. Шоссе дальше было ровным. Убаюканный скоростью и безмолвием, он погрузился в послеадреналиновую дрему.

Когда он совсем проснулся, небо было золотым, и две маленькие луны поблескивали над безоблачным закатом. Они тряслись по боковому шоссе, которое вилось между полями, плодовыми садами, лесными посадками, плантациями строительного тростника. Потом большой поселок полевых движимостей, еще поля, еще поселок. Они остановились у барьера, охраняемого одним вооруженным мужчиной, который мельком оглядел машину и махнул, чтобы они проезжали. Теперь дорога вела через огромный всхолмленный парк. Все это выглядело тревожно знакомым. Кружево древесных ветвей на фоне неба, извивы дороги среди рощ и поля. Он знал, что вон за той грядой холмов струится река.

— Ярамера! — сказал он вслух.

Ответом было молчание.

Много лет.., десятилетия тому назад, когда он пробыл на Вереле примерно год, сотрудников посольства пригласили в Ярамеру, крупнейшее поместье в Вое-Део. «Алмаз Востока». Образчик производительного рабского труда. Тысячи движимостей трудились на полях, фабриках и в мастерских поместья, остальное время проводя в огромных обнесенных стенами поселках, почти маленьких городах. Повсюду чистота, порядок, прилежность, мир и покой. И дом на холме над рекой — дворец с тремя сотнями комнат, бесценная мебель, картины, статуи, музыкальные инструменты — он вспомнил концертный зал со стенами стеклянной мозаики на золотом фоне, алтарь Туаль, огромный цветок, вырезанный из душистой древесины…

Теперь они ехали вверх по склону к этому дому. Машина повернула. Он мельком увидел почерневшие балки на фоне неба.

Парням позволили вновь за него взяться: вытащить из машины, выкрутить ему руку, толкать и пихать его вверх по ступенькам. Стараясь не сопротивляться, не ощущать того, что они делали с ним, он смотрел по сторонам. Центральная часть и южное крыло огромного здания превратились в развалины с проваленной крышей. Сквозь черный оконный проем желтело ясное небо. Даже тут, в самом сердце Закона рабы восстали. Три года назад в то первое страшное лето, когда были сожжены тысячи господских домов, поселки, городки, города. Четыре миллиона погибших. Он не знал, что Восстание добралось даже до Ярамеры. С реки не поступало никаких известий.

Все это промелькнуло у него в уме с необычайной быстротой и ясностью, пока они тащили его вверх по невысоким ступенькам к северному крылу дома, держа под прицелом пистолетов, словно думали, что шестидесятидвухлетний человек, у которого совсем затекли ноги после нескольких часов неподвижности в машине, способен вырваться и броситься бежать — здесь, на триста километров внутри их территории. Он думал стремительно и замечал все.