Ручей, шумно журча, сбегал по склону горы, а сумерки между тем сгущались. Роканнон стянул с себя герметитовый костюм и лег в ручей, чтобы холодная вода смыла с него пот и усталость, страх и воспоминание о том, как пламя лизало его глаза. Снятый костюм представлял собой горсть прозрачной ткани и еле видимых, в волос толщиной трубок и проводов с двумя полупрозрачными кубиками, каждый из которых легко уместился бы на ногте. Яхан с изумлением наблюдал, как Роканнон снова надевает на себя костюм (другой одежды у Роканнона не осталось).

– Повелитель Скиталец, – спросил Яхан, – эта кожа... это она защитила тебя от огня? Или... или тебя защитил синий камень?

Ожерелье было спрятано целиком в его, Яхана, мешочке для амулета, висевшем теперь на шее Роканнона.

– Защитила эта кожа. Никакого волшебства тут нет. Она как очень прочные латы.

– А белая палка?..

Роканнон посмотрел на все ту же выброшенную морем на берег палку, конец которой теперь был обуглен; Яхан подобрал ее в траве над обрывом накануне вечером; похоже, и Яхан и люди Згамы считали, что Роканнона разлучать с посохом нельзя.

– Это, – ответил Роканнон, – всего лишь хорошая трость для ходьбы.

Он снова потянулся и, поскольку есть все равно было больше нечего, еще попил из темного, холодного, громко журчащего ручья.

Проснувшись поздним утром, он почувствовал себя отдохнувшим и страшно голодным. Яхана не было: он ушел еще на рассвете проверить ловушки, да и слишком холодно и сыро было в логове. Вскоре Яхан вернулся, он принес только жалкий пучочек съедобных трав и дурную весть. Оказывается, пока Роканнон спал, он поднялся по лесистому склону на гребень хребта, вдоль которого они шли, и оттуда увидел, что и по другую сторону хребта, на юге, простирается море.

– Неужели эти жалкие толенские рыбоеды оставили нас на острове? – сказал Яхан; обычная для него уверенность в том, что все будет хорошо, была явно подорвана голодом и холодом.

Роканнон попытался вспомнить контур морского берега на утонувших картах. С запада на восток течет река, в море она впадает на северной стороне длинного языка суши, на котором продолжается тянущаяся вдоль морского берега, тоже с запада на восток, горная цепь; язык суши отделен от континента заливом, достаточно длинным и широким, ясно видимым на картах и хорошо ему запомнившимся. Какой, интересно, длины этот залив? Километров сто, двести?

– Залив широкий? – спросил Роканнон.

– Очень широкий, – мрачно ответил Яхан. – А плавать я не умею, Повелитель.

– Мы можем идти пешком – этот хребет к западу отсюда соединяется с материком. Где-нибудь на этом пути нас, наверно, и ждет Могиен.

Руководить дальнейшими действиями предстояло, разумеется, ему, Роканнону (Яхан и так сделал больше, чем он был вправе от него ожидать), но, сказать по совести, мысль о долгом пути по неизвестным местам его совсем не радовала. Как выяснилось, Яхан во время своей утренней прогулки никого не встретил, однако пересек несколько тропинок, дичь видел очень редко, и она была пугливой, следовательно, люди в этих лесах наверняка появляются.

Но для того, чтобы, как ни маловероятно это было, Могиен их нашел (если вообще он жив, свободен и у него есть еще крылатые кони), им придется идти на юг и, если возможно, по открытым, хорошо просматривающимся сверху местам. Могиен наверняка будет ожидать, что они движутся на юг: ведь именно на юге то, ради чего они отправились в путь.

– Пойдем, – сказал Роканнон.

И они пошли.

Было совсем немного за полдень, когда, стоя на гребне хребта, они увидели широкий залив; свинцово-серый под низко нависшим небом, он простирался, куда хватал глаз, на запад и на восток. На южном берегу только с трудом можно было разглядеть гряду низких холмов. Спустившись к берегу, Роканнон и Яхан двинулись вдоль него на запад, и ветер, дувший с востока, в глубь залива, обжигал им холодом спину. Яхан посмотрел на облака, поежился и грустно сказал:

– Сейчас пойдет снег.

И действительно, вскоре пошел снег, мокрый, весенний, гонимый ветром, и он таял на мокром грунте так же быстро, как на темной воде залива. В герметитовом костюме было тепло, однако от напряжения и голода Роканнон испытывал страшную усталость; Яхан тоже устал, но ему вдобавок было очень холодно. С трудом передвигая ноги, они шли вперед – ничего другого им все равно не оставалось. Они перешли вброд ручей, через жесткую траву, наперекор дующему в лицо ветру со снегом, стали карабкаться вверх по крутому склону – и столкнулись нос к носу с человеком.

– Хоуф! – сказал тот и удивленно на них уставился.

Он видел перед собой двух бредущих сквозь снег и ветер людей; один, в рваных шкурах, дрожал, и губы у него посинели от холода, зато другой был совсем голый.

– Ха, хоуф! – сказал он изумленно. Он был высокий, худой, как скелет, сутулый, бородатый, а темные глаза его были глазами дикаря. – Ха, вы же умрете от холода, – продолжал он на диалекте ольгьо.

– Наша лодка затонула, и нам пришлось добираться до берега вплавь, – мигом нашелся Яхан. – Нет ли у тебя дома с очагом, охотник за пеллиунами?

– Вы плыли с юга? – спросил тот настороженно.

– Да, – ответил Яхан, неопределенно махнул рукой, – плыли к вам за шкурами пеллиунов, но все, что мы везли для обмена, потонуло вместе с лодкой.

– Ханк, ханк, – по-прежнему настороженно сказал человек, однако великодушие в нем пересилило. – Пойдемте, у меня есть очаг и пища, – и он нырнул в редкий, порывистый снегопад.

Они заспешили за ним, и вскоре он привел Роканнона и Яхана к своей хижине, прилепившейся к лесистому склону на полпути между гребнем хребта и водами залива. И внутри и снаружи хижина была такая же, как зимние хижины ольгьо в лесах и на холмах Ангьена, и Яхан, присев перед очагом, облегченно вздохнул – у него было чувство, будто он оказался вдруг у себя дома. Это развеяло опасения хозяина лучше, чем их могли бы развеять любые подробные объяснения.

– Разожги огонь, юноша, – сказал он Яхану, а Роканнону дал домотканый плащ, чтобы тот в него закутался.

С себя плащ он сбросил и поставил разогреваться на тлеющие угли очага глиняный горшок с мясной похлебкой и, присев, как и его гости, на корточки, дружелюбно посмотрел сначала на одного, а потом на другого.

– В это время года, – заговорил он, – всегда идет снег, скоро пойдет еще сильнее, места для вас хватит, мы тут втроем зимуем. Другие двое вернутся скоро – вечером или завтра; наверно, буря застала их на гребне хребта, где они охотились: там они ее и пережидают, ведь мы охотники за пеллиунами – ты, наверно, и так уже понял это по моим дудкам, а, юноша?

И, погладив рукой тяжелую деревянную свирель, висевшую у него на поясе, он широко улыбнулся – лицо у него было свирепое и в то же время глуповатое, но чувствовалось, что он искренне гостеприимен. Он досыта накормил их похлебкой, а когда стало совсем темно, сказал, чтобы они укладывались спать. Упрашивать их не пришлось, оба тут же закутались в вонючие шкуры в углу и уснули сном младенца.

Когда Яхан проснулся утром, снег шел по-прежнему и грунт стал белым и ровным. Товарищей их хозяина все еще не было.

– Должно быть, заночевали в деревне Тимаш, – сказал хозяин, – по ту сторону хребта. Придут, когда прояснится. Вы из каких мест? Ты, юноша, говоришь, как мы, но твой дядя – по-другому.

Яхан бросил извиняющийся взгляд на Роканнона, который крепко спал, не подозревая, что у него вдруг появился племянник, и ответил:

– О, он из глухих мест, там говорят по-другому. Как бы нам найти кого-нибудь, у кого есть лодка, кто перевез бы нас на ту сторону залива?

– На южный берег?

– Ведь теперь, когда весь наш товар пропал, мы нищие, и нам лучше вернуться домой.

– Дальше по берегу есть лодка. Когда буран кончится, мы сможем туда пойти. Сказать честно, юноша, у меня кровь стынет в жилах, когда ты говоришь так спокойно, что вы отправитесь на юг. Между заливом и высокими горами, я слышал, не живет ни души – если не считать Тех, О Ком Не Говорят. Но все это россказни, кто может знать точно хотя бы о том, что там есть горы? Сам я бывал на южном берегу – похвалиться этим могут немногие. Охотился. Пеллиунов там у воды великое множество. Но деревень нет. Людей нет. Ни одного. И на ночь бы я там не остался.