Он снова словно ушёл в другое место, место, к которому я не принадлежала. Он не замечал, как я таращилась на него. Не замечал ужаса в выражении моего лица.

Если бы он убил себя, я бы умерла от голода, привязанная к его кровати. Он вообще подумал об этом? Подумал обо мне?

— Боль самое худшее, что может быть, — продолжал он. — Не сама боль, а боль от мысли оставить это позади, всё это. Больно от мысли остаться, но, кажется, ещё больнее было бы уйти. Мне бы этого не доставало. Да и я был бы нужен.

Он повернулся ко мне: тень боли покрывала его лицо. Его пальцы сжали моё запястье.

— Я бы скучал по тебе, котёнок. И по убийствам. Я бы никогда не упустил убийство другого человека.

— Это… Это отвратительно.

— Нет, вовсе нет, — он подставил подбородок под тусклый свет. Его лицо источало блаженство. — Это восхитительно. Момент освобождения. Подумай о том, что я делал с тобой чуть раньше в ванне.

Это было не так уж трудно представить. Как он прикасался ко мне, как целовал. Я сильно покраснела.

— Подумай о том, как сильно ты хотела этого, котёнок.

Его палец коснулся моей обнажённой коленки и очертил линию возле бедра, другие два его пальца легли на мою тазовую кость. Моё тело сжалось изнутри, и я яростно дёрнула головой. Дрожь желания мгновенно охватила меня.

— Я не…

— Не лги! — его голос прогрохотал в тишине комнаты. А затем снова стал тихим: — Ты очень этого хотела, котёнок. Подумай о том, как желаешь то, что хочешь. Представь, что это желание увеличилось в десятки раз. Как же мучительно было бы отказать самому себе. Особенно когда решение твоей проблемы такое же лёгкое, как…

С этим он наклонился и поцеловал меня. Я оторвала свои губы от его, но не раньше, чем влажное тепло его рта всколыхнуло во мне желание в полную силу. Он улыбнулся.

— Притворись, что хочешь, чтобы я держался от тебя подальше, котёнок, и я продолжу давать тебе то, что ты, согласно твоему притворству, жаждешь.

Чего же я хотела? Я не могла сказать. Моё тело превратилось в предателя, встав на его сторону. Разгорячённое, влажное, подготовленное — оно снова жаждало его ласк.

— Теперь ты будешь спать здесь. Со мной.

Встретившись с ним глазами, я поспешно отвернулась. Мне казалось, что он видит меня насквозь, видит мою сущность, где я принялась убеждать себя в том, что потребность в нём превосходит потребность держаться от него подальше.

— А ты не боишься, что я снова попытаюсь тебя убить? — спросила я.

Мне было всё равно. Но соблазн спать рядом с его твёрдым мускулистым телом… Такое убьёт меня прежде, чем это сделает он сам.

— Хорошая мысль. Нам придётся оставить эти ремни.

— Я не смогу заснуть рядом с серийным убийцей.

Бесполезно. Он уже принял решение. Хоть и продолжая протестовать, я осознавала всю никчёмность своих требований.

— Я знаю средство, которое поможет тебе уснуть.

— Снова вколешь мне успокоительное?

Он взглянул на меня с неподдельным желанием: яростным и голодным. Его глаза были глазами леопарда, наблюдающими за пойманным кроликом. Я бы не удивилась, если б он облизнулся.

— Нет. Никакого шприца. Что-то более… Естественное.

Его рука оторвалась от кровати и скользнула по моему бедру, касаясь меня там, где я уже была скользкой от похоти. Пламя, которое охватило моё естество, прострелило конечности.

— Нет! — завопила я, и он убрал руку столь быстро, что давление от его ласки вмиг осталось лишь в моих воспоминаниях. Я едва ли не всхлипнула. Господь, как же я хотела его!

— Будь по-твоему, котёнок, — сказал он, улыбнувшись мне.

Он знал, что уже поймал меня, что в своей голове я проигрывала сцену, которую так отчаянно желала воплотить в жизнь. Полотенце падает на пол, его твёрдое тело оказывается на моём, а его эрегированный и пульсирующий член между моими бёдрами заполняет пустующую часть меня. Боже, такую пустующую и готовую, если бы только мой мозг мог так долго подыгрывать.

Он выключил свет, и мы погрузились во тьму, которую разбавляло лишь проникающее через окно лунное сияние. Мои глаза привыкли к тусклому свету, и я увидела, как он натягивает на себя белую футболку и тёмные трусы. Его мускулистая спина блестела, изгибаясь, и вдруг её накрыла ткань. Он резко обернулся, и я отвела взгляд, хотя и недостаточно быстро.

Проявив добродушие, он не упомянул моё наблюдение за ним. Добродушие? Был ли он добрым? Возможно.

По одному он ослабил ремни на кроватных столбиках, давая достаточно пространства, чтобы я смогла пошевелить конечностями, но не сумела поднести руки ко рту или же что-нибудь ещё, с помощью чего получилось бы распустить узлы.

— Не двигайся слишком много, — произнёс он спокойно. — Ремни затягиваются, когда ты их натягиваешь.

Одеяло, бывшее откинутым им на край кровати, было лёгким, и он, схватившись за него, подоткнул мне его под самый подбородок. Гейб был всего лишь тенью, маячившей надо мной, прикрывая собой лунный свет, льющийся из окна, когда он ласково погладил мою щёку своей рукой. Следом он поцеловал меня в лоб и скользнул под одеяло рядом со мной, укладываясь на спину вне моей досягаемости.

Глава 16.

Гейб.

Мой котёнок лежал рядом со мной в темноте, стараясь не двигаться. И в темноте моё сердце перекачивало кровь к тому месту под повязкой, где она меня порезала. Но ещё во мраке меня поджидала и тень. Она была там, даже когда я не мог её видеть, потемнев ещё сильнее, когда я потушил свет. Я не мог спрятаться от самого себя в ночи.

Питер Пэн плакал, когда его тень покинула его. Это было до Венди, которая вернула её, удостоверившись, чтобы тень больше никогда его не оставляла.

Если бы я мог оставить свою тень где-нибудь и никогда её не видеть, я бы это сделал.

Моя тень. Эта прокрадывающаяся тьма, которая прикрывает собой всё яркое или хорошее до тех пор, пока не остаётся ничего, кроме единственной вещи: того, что удовлетворит и отгонит её. Она начинает переполнять меня, и тогда я вижу только зло. А когда я убиваю, она отступает.

Я не сумасшедший. Я не шизофреник. Дело не в раздвоении личности или какой-то подобной нелепости. Я не отрицаю ответственности. Мои преступления принадлежат мне, и это я владею ножом. Мой желудок ворчит, желая еды, но я проявляю умеренность, когда ем. Моё сердце изнывает, желая облегчения, но я проявляю умеренность в убийстве.

Нет, тень — это то, что я ношу как плащ, и она растягивается подобно плащу, тяжелеет с каждым шагом, пока не становится нестерпимой. Вот тогда-то я убиваю. Я убиваю. Я. Не тень. И всё же не будь её, мне бы не потребовалось избавление, которое дарует убийство.

Венди удалось пришить тень Питера обратно с помощью нитки и иголки. Могу ли я допустить мысль, что она отрезала её от меня лезвием?

Кэт.

Когда я проснулась, в комнате было темно. Небо за окном было серым, свет проникал по краям штор. Мне хотелось выглянуть на улицу, взглянуть на деревья в полутьме. Лёжа вполоборота на боку, я слегка потянула за ремень, прежде чем осознала, что всё ещё нахожусь в плену. Узел по-прежнему крепко стискивал моё запястье.

Рядом со мной ворочался Габриель. Он уснул, лёжа на спине, оставив меня на долгие часы пялиться в потолок, до тех пор, пока я и сама в итоге не уплыла в беспокойный сон. Сейчас же именно он спал беспокойным сном. Он снова дёрнулся и застонал, одеяло свалялось на его талии, тело скрутилось.

Пот пропитал переднюю часть его футболки, полукруг прозрачной влажной ткани цеплялся за его скульптурную грудь. Его брови были сведены на лбу, выражая такую боль, что мне стало не по себе от вида того, как он корчится. Обе стороны рта в гримасе опустились вниз. Из уголков глаз сочились слёзы, смешиваясь с потом, стекающим по вискам.

Убийца. Похититель. Мучитель. Но, когда метался рядом и снова и снова стонал во сне, он выглядел как ребёнок, который боится темноты.