И тут из погреба, не выдержав этих звуков, вылезло ещё одно существо. Ростом примерно с Балагулу.

Всё лицо его густо покрывала борода, которая росла пучками. Шевелюра, давно не стриженная, торчала во все стороны. Одет он был в длиннополый армяк, подпоясанный малиновым шарфом, и в овчинную безрукавку, на ногах огромные сапоги с загибающимися кверху носами. В общем, ничего особенного, мужичок как мужичок, только огненно рыжий, конопатый, и уши как у собаки - острые и длинные. Одно из ушей было пришито белыми нитками. По этой примете я догадался, что это и есть тот самый Домовой по имени Кондрат, который ворует свечи, и у которого вытаскивали из уха ухват.

Громко бухая по полу спадающими на ходу сапогами, он подошёл к столу и начал демонстративно выкладывать перед Фомичом из рукавов и карманов свечи.

И откуда он их только набрал в таком количестве? Никогда, ни в одном доме я не встречал таких запасов свечей.

А Кондрат всё доставал и доставал: из-за пазухи, из висевшей у него на боку торбочки, ещё откуда-то.

Вскоре на столе перед удивлённым Фомичом возвышалась настоящая гора свечей, которая вполне могла составить дневную выработку свечного заводика средней мощности.

Мрачный Кондрат сурово осмотрел эту кучу, снял с ноги сапог и вытряхнул оттуда сверху, на вершину созданной на столе горы, ещё несколько свечей.

- Вот, алчный ты Воин, возьми. Тебе только бедных Домовых обижать. Ты не плачь, Балагуленька, не плачь, мой маленький. Я ему всё отдам, этому скупердяю, только чтобы он тебя не обидел. И не буду я больше пустой дом стеречь-оберегать. Уйдём мы с тобой в тёмные леса и будем жить там в дупле...

- Да! - взвизгнул Балагула. - Будем жить в дупле! И ночью злые мыши отгрызут мне пупок, и развяжется мой прекрасный животик... И случится страшное!!!

Тут он остановился. Прижал обе руки к груди и закатил глаза. Потом, не отрывая взгляда от потолка, выставил вперёд правую ногу, поднял вверх руку и запел пронзительным своим фальцетом, от которого опять задребезжало стекло в оконце:

Как умру я, умру яааа, похоронять меняаааа...

К нему подошёл, бухая по полу спадающими сапогами, Кондрат, обнял его за плечи правой рукой, поднял вверх левую, и густым басом подтянул приятелю:

И никто не узнаааает, хде махилкаааа мааааяааа...

Дальше они продолжили хором, на два голоса:

И никто не узнает, и никто не придёть,

толькаааа ранней весноюууу

салавей прапаааааёть!

Тут они, от избытка чувств, задохнулись от рыданий на плече один у другого. Потом Балагула щёлкнул ковшом и объявил:

- Ещё песня. Про соловья...

Кондрат, не дожидаясь приятеля, тут же рявкнул, маршируя на месте, отчаянно молотя сапогами по прогибающимся половицам:

- Соловей, соловей, пташечкаааа...

- Дурак! - остановил его Балагула. - Не про этого. Про другого соловья.

Кондрат с готовностью встал на цыпочки, закатил глаза и завёл дурным голосом:

- Саааааалавееееей мой...

- Да про другого! - сердито топнул Балагула.

- Соловьиии, соловьиии...

Не дожидаясь пояснений, пел Кондрат.

- Ты лучше замолчи хотя бы на минутку! - обозлился Балагула. Подожди, пока я сам начну. Слушай:

На углу, на Греческой,

у моих ворот,

песней человеческой

соловей поет...

Тут с чувством вступил Кондрат:

А когда умрёт он

от пенья своего

много птичек будут

хоронить его!

На этом месте парочка захлюпала носами, но героически продолжила:

Много птичек певчих

про него споют,

на его могилку

перышко стряхнут...

Не выдержав, они всё же разрыдались, и закончили, захлёбываясь в этих горьких рыданиях, размахивая руками, один левой, другой правой, и отчаянно топая по полу ногами, тоже левой и правой, отчего изба пошла ходуном:

А моя могилка

пропадёт в снегу,

У!

Потому что в жизни

петь я не могуууу!... *

- Всё, всё! - бесцеремонно оборвал их Фомич. - Концерт окончен. Ты мне скажи, мил друг Кондрат, где это ты столько свечей... приватизировал?

Фомич показал на заваленный свечами стол.

- Где, где, - обиженно заговорил Кондрат, размазывая по физиономии слёзы. - Я их из каждой щёлочки выковыривал, по всем, самым тёмным закуточкам выискивал, я весь дом на четвереньках облазил... Эти свечи десятки лет терялись, да закатывались. А я вот взял и собрал бережно всё, что лежало...

- Всё, что плохо лежало, - поправил его Фомич.

- Ну и что? А пускай хорошо ложут! - обиделся Домовой.

- И когда ты, лодырь, говорить по-человечески будешь? Сколько времени бок о бок с людьми прожил, а ни читать, ни писать, ни даже говорить, правильно не научился.

- А чего я неправильно сказал?! Чего?! - запетушился Кондрат.

- Ну вот опять! - вздохнул Фомич. - "Ложут", "чего"...

- А чего там неправильно? - обиделся Кондрат. - Что я свечи беру? Так я и говорю, что пускай хорошо ложут, тогда искать не будут...

- Всё! - махнул рукой Фомич. - Иди отсюда. Забирай своего дружка плаксивого, и убирайтесь в свой погреб.

- А свечи? - деловито осведомился Домовой.

- А что - свечи? - не понял вопроса Фомич.

- Свечи все у тебя останутся?

- А зачем они тебе, полуночному?

- Так это... Мы там с Балагулой сидим... Читать учимся...

Кондрат отвел взгляд в сторону.

- Как же! Читать они учатся! - раздался сверху голос непоседы Кукушки, опять вылезшей из избушки. - Они колоду карт отыскали, и теперь с утра до вечера дуются в дурака на шелобаны... Только звон стоит по всей избе...

- Врёшь ты всё! - надулся Домовой.

- Вру?! - попыталась подскочить от удивления Кукушка. - Это я вру?! Откинь волосы со лба! Ага! Слабо?!

Фомич подошел к Кондрату, отвёл у него со лба волосы и присвистнул: на лбу переливалась всеми цветами радуги здоровенная шишка.

- Конечно, - пробасил Домовой. - У Балагулы вон какие ногти...

- Да?! Ногти?! - возмутился Балагула. - А кто меня сапогом по лбу треснул, когда я проиграл? Я думал, ты по честному, пальцами щёлкать будешь, глаза закрыл, а ты сапогом...

- Ага, пальцами. Ты ногтями щёлкаешь, как я сапогом...

И он начал боком подступать к Балагуле, закатывая зачем-то рукава.

- А ты... А ты... - только и нашёл что ответить на такую несправедливость его дружок, и пошёл-пошёл петушком на Домового, выставив перед собой руки с ногтями, и угрожающе щёлкая челюстью, как экскаваторным ковшом.

Даже мне не по себе стало.

- Вот только этого не хватало! - рассердился Фомич. - Тоже мне, поединщики. Марш в погреб... А может, действительно, отправить Балагулу в дупло?

- Самого бы тебя в дупло, - тихо проворчал Кондрат под нос.

- Ладно, берите пару свечек, и марш на место, да чтобы тихо там, без драк!

- Как же, как же... Умеют они без драк! Они для того и подружились, что им подраться не с кем. А так всегда всё под руками: и случай, и предмет, - вставила Кукушка. - Весь дом от них ходуном ходит.

- Будут шуметь, я их взаправду в дупло обоих отправлю, - ещё раз пригрозил Фомич.

- В дупло, в дупло... - заворчал Балагула.

Но тут Кондрат, стянув незаметно со стола горсть свечек, быстро запихнул их за щеку, и заторопил приятеля в погреб, прячась у него за спиной, и дёргая его за одежду.

- Ты что там мычишь? - спросил его, что-то заподозрив, Фомич.

Кондрат вытаращил глаза, фальшиво заулыбался, замахал руками, показывая на погреб, мол, ухожу, ухожу... Замычал и ещё сильнее потянул за руку приятеля.

- Да что с тобой такое? - спросил Фомич, направляясь к Домовому. Ты что - язык проглотил?

Кондрат метнулся к погребу, но Фомич успел поймать его за руку, стараясь развернуть лицом к себе.

Домовой испуганно задёргался, судорожно глотнул, и... проглотил то, что держал за щекой.

- Что с тобой? - спросил Фомич, заглядывая ему в посиневшее лицо.