При этом известии Степаненко заерзал на стуле: не нравилась ему затея. Сбегут ведь из открытой машины все трое. И невдомек ему было, что именно на это и рассчитывает Сатов. Грузовичок остановится в намеченном, удобном, с точки зрения замышляющих побег, месте. Немец тут же сбросит за борт сидящего обязательно рядом с ним солдата и даст деру. Бабичев наверняка последует за ним. В этом подполковник был убежден.

Зинка – тоже не дурак, воспользуется моментом. Вот теперь все будет зависеть от снайперов. Один из них, тот, что останется в машине, откроет огонь на поражение по Смеху. Именно на поражение, подчеркнул Сатов. Немца следует зацепить пулей в ногу. Зинке нужно дать уйти, чтобы он рассказал на воле, как лихо вел себя Немец, что, по мнению Сатова, должно снять подозрения с Басса. И он ещё принесет пользу.

Таким образом, и с Бабичевым будет покончено, и Немца спасут от мести уголовников. Смысл всей операции дошел до посвященных в нее людей быстро. Профессионалы! Они отлично понимали, что подполковник втягивает их в скверное дело. Преднамеренная провокация с целью убийства заключенного – это не шутка. Это и трибуналом может обернуться. Но каждый из собравшихся знал также, что в государстве ГУЛАГ случались истории и похлеще.

Обходилось, ведь на часах истории – их время, время заплечных дел мастеров. Не ведали они одного, что и суток не пройдет, как начнется отсчет новой истории страны. Начнется… А пока лагерь накрыла ночь, заметался во сне уголовник по кличке Смех…

…К полудню машина вернулась в лагерь. Потянув за ноги, сбросили, как куль, Бабичева. Вокруг вмиг сгрудилась толпа: люди администрации, охранники, кое-кто из заключенных. Они пытались протолкнуться поближе к грузовику, снедаемые любопытством, вытягивали шеи. А Смех лежал, разбросав в стороны одеревеневшие уже руки, открыв ветру обезображенное зловещим оскалом лицо, устремив остекленевший взгляд в голубое небо. Не мог он знать и никогда не узнает, что подлинный его убийца стоит над ним, широко расставив ноги, навис гранитной глыбой, как символ всевластия и вседозволенности. Никогда не узнает рецидивист Смех, что по странной иронии судьбы стоящий над ним человек в форме, так же, как последний ворюга, носит кличку – «Боксер», которая уже скоро пойдет кочевать по листам уголовного дела.

Но не только мертвый ни о чем не догадывался, и живой – Сатов – не ведал, что совершил свое последнее преступление. Это ему станет ясным лишь тогда, когда офицер, бегущий без шапки и без шинели, размахивающий над головой какой-то бумажкой, приблизится к толпе, окружившей грузовик.

Вот он уже совсем рядом, и звучит в морозном воздухе его наполненный тоской крик:

– Сталин умер!

Вздрогнула толпа и застыла: страшная весть сковала ее. Шапки будто ветром сдуло с голов. Жуткая тишина наполнила все пространство. Из чьих-то глаз покатилась слеза, кто-то; выйдя из оцепенения, украдкой перекрестился, кто-то низко опустил голову. А что Сатов? Его лицо окаменело в испуге. Всем существом своим он почувствовал, понял – это начало конца. Ему, за долгие годы тайной службы до тонкостей понявшему закулисный механизм существующей власти, было ясно как день: грядут большие перемены.

– Немедленно подготовьте мою машину! – приказал он офицеру, принесшему потрясшую всех весть. – Я еду в город…

– Не Сатов я, – зло бросил Боксер. – Ошибаешься, гражданин начальник. И не было ничего, не было.

Нет, все было так, как изложено в этой повести. Было… было… было…