Что же касается минойцев, то этот народ жил еще раньше событий Троянской войны. Период существования минойцев — с двадцатого по четырнадцатый век до нашей эры. А потом они исчезли.

— Совсем? — изумился я. — Разве так может быть? Целый народ вдруг взял да и исчез с лица земли. И не осталось никаких следов?

Гимпельсон скептически усмехнулся и развел руками.

— Да нет, отчего же, — сказал он. — Следов осталось довольно много. Минойская цивилизация была обширной и по тем временам весьма высокоразвитой. Минойцы выращивали хлеб, делали вино, вели бурную морскую торговлю по всему Средиземноморью. Корабли минойцев ходили в Финикию, в Малую Азию, в Египет. Можно сказать, что минойцы — одна из великих культур древности, один из великих народов. Они жили на Крите, и на этом острове было по меньшей мере семь минойских царств. Семь городов-государств, из которых, вероятно, самым могущественным был Кносс.

— Кносс? — переспросил я, начиная что-то воскрешать в памяти и невольно удивляясь тому, в какие древние дебри завело меня расследование. Прав был Вазген, когда интуитивно понял, что это дело нужно отдать мне. Если расследовать убийство молодого грека в Петербурге можно, лишь узнав о Кносском дворце, то дело это под силу далеко не всякому шустрому детективу.

— Ну да, — кивнул профессор. — Кносский дворец — самый крупный на Крите. Дворец — не совсем точное слово для определения того, что это было. Обилие разнообразных построек, собранных воедино. Постройки самого различного назначения: там были дворец царя, дома жрецов, святилища богов, мастерские и дома ремесленников, склады и так далее. Дворец — это город.

Например, Кносс, или, как называют его современные греки, Кноссос, сами минойцы дворцом скорее всего не считали и не называли. Это был город, столица Кносского царства. Конечно, там жил царь, но, кроме того, там протекала вся хозяйственная и религиозная жизнь.

— И вы говорите, что от всего этого ничего не осталось? — еще раз уточнил я. — А как же быть с археологическими раскопками? Должно было остаться множество артефактов — черепки, орудия труда…

— Черепки! — фыркнул Саул Аронович. — Там сохранилось довольно много, а не только черепки. Вы помните историю археологии? Кстати, а почему вы ничего не пьете?

Язамешкался с ответом на его внезапный вопрос. Действительно, а почему я не пью?

Наверное, меня сковало оцепенение: слишком уж непривычным делом я сейчас занимался. Сидеть в комнате в компании двух голых людей, один из которых — поросший седыми волосами старик с жилистыми ногами и дряблым животом, а другая — юная особа с прозрачной белой кожей и томными глазами, да еще слушать при этом чинный рассказ о давно исчезнувшей цивилизации…

Видимо, и правда надо выпить, а то можно рехнуться. Может быть, выпив, я начну адекватнее воспринимать ситуацию.

— Душенька, поухаживай за нашим гостем, — сказал Саул Аронович, подтолкнув локтем прижавшуюся к нему девушку. — Налей Олегу чего-нибудь, а то он стесняется.

Откровенно заскучавшая было Аня вскочила и забегала вокруг меня, сверкая белизной юного тела. Во время нашей беседы с Гимпельсоном она томилась: заводила глаза к потолку, вздыхала, принимала различные позы, крутилась, как кошечка, возле старого мужа-профессора.

Скосив глаза на Аню, я в который уже раз поймал себя на том, что не могу поверить, что эта двадцатилетняя девушка — жена старого Саула Ароновича. Внучка — да. Может быть, с большой натяжкой — дочка. Но жена? Да он старше ее лет на пятьдесят!

В то же время сомневаться в их сексуальных отношениях не приходилось. Можно даже сказать, что оба не скрывали этого, а демонстрировали со всей возможной откровенностью. Чего стоит одно их появление передо мной в голом виде. Надо полагать, они всегда ходят так по дому — голышом. Н-да, как только не сходят с ума люди…

— Вам положить лед? — осведомилась Аня. Она склонилась надо мной с бокалом и намеренно прижалась ляжкой к моей руке, лежавшей на подлокотнике кресла. Получив согласие, она убежала на кухню, а вернувшись, снова уселась возле мужа.

Свежее тело девушки с молочно-белой кожей контрастировало со старческим костлявым телом Саула Ароновича. Как ни тренируйся, а в семьдесят лет профессор явно не выглядел атлетом: обвисшая кожа на боках, вздувшиеся вены. Ох, не стоило бы профессору Гимпельсону таскаться по дому в одних плавках…

На протяжении всего девятнадцатого века считалось, что древнегреческие мифы и соответственно построенные на них произведения Гомера — не более чем выдумка поэтов, из которых слепой сказитель был главным. Ученые, да и просто любители античной культуры, дружно сходились на том, что не было никакой Трои и Троянской войны, а есть только прекрасные поэтические легенды.

Первым человеком, задумавшим доказать обратное, оказался Генрих Шлиман, которому по праву может принадлежать высокое звание отца-основателя археологии.

Петербургский купец немецкого происхождения потратил годы своей жизни и все состояние на то, чтобы доказать себе самому и всему миру, что Троя, она же Илион, существовала. Он раскопал Трою в Малой Азии на том самом месте, где она и должна была находиться, по словам Гомера.

Именно это открытие и положило начало современной археологии.

Правда, с самим Шлиманом судьба сыграла довольно злую шутку. Уже на склоне дней его дьявольская интуиция вдруг подсказала новую идею: имеет смысл копать на острове Крит, в пустом и безлюдном месте.

К тому времени Шлиман уже был прославленным человеком — открывателем легендарной Трои.

Почему ему пришло в голову начать раскопки именно на Крите? Что подсказало ему именно это место?

Этого никто не знает, и сам Шлиман не знал тоже. Но он вдруг поехал туда и, будто по странному наитию, купил большой участок земли в нескольких километрах от главного города острова — Ираклиона.

Покупка состоялась, можно было начинать раскопки. Казалось, сама рука Провидения привела петербургского немца на это место. И тут вдруг что-то случилось: неведомое, необъяснимое. Будто на Шлимана нашло мгновенное помрачение.

Согласно договору купли-продажи, на участке должна была расти тысяча кустов винограда. Но Шлиман ни с того ни с сего решил пересчитать кусты и обнаружил только девятьсот. Гневу его не было предела…

Зачем он взялся считать эти несчастные кусты? Для чего? Никогда Шлиман не был виноградарем и не собирался им становиться. Виноград был последним, что интересовало его в жизни.

И вдруг — на тебе!

Делу о недобросовестной продаже был дан ход. Договор расторгли по суду, и Шлиман уехал с Крита. Уехал ни с чем, но, видимо, весьма довольный, что не стал жертвой обмана с этими несчастными кустами.

Это он, Шлиман! Он, который не пожалел всех своих денег ради поисков Трои и добился успеха! Ничего не пожалел, а потом из-за сотни паршивых кустов отказался от земли, куда привел его перст судьбы.

Нет, положительно греческие боги за что-то разгневались на Шлимана! Рассердились и лишили его рассудка. Видимо, древние божества решили, что с одного археолога достаточно и одного великого открытия. Хватит Шлиману и Трои!

Через несколько лет, движимый таким же перстом Провидения, на остров прибыл сэр Артур Эванс — и тотчас прямиком направился на тот самый участок земли. Вероятно, античные боги на сей раз выбрали его.

Почему не Шлиман? Почему Эванс?

А вот так, просто. Кто знает, о чем думают древние боги?

Британский историк и искусствовед Артур Эванс взялся за раскопки, и вскоре нанятые им ленивые греческие землекопы уже сняли пласты выжженной солнцем земли — и после полутора тысяч лет мрака на свет явился Кносский дворец.

— Но Кносс — это вам не Троя, — сказал Саул Аронович, покрутив лысой головой из стороны в сторону. — О Трое и троянцах мы знаем довольно много. А вот о Кноссе, как и вообще о народе минойцев, мы не знаем практически ничего. Этот народ канул в вечность, в небытие. Да, остались предметы их культуры, быта — развалины дворцов-городов, керамика, настенные росписи с различными изображениями. Но мы не знаем самого главного: на каком языке они говорили? Мы не можем прочитать их письмена, а значит, ничего о них не знаем. Каков был их уклад жизни? Каким богам они поклонялись? Как поклонялись? О чем думали?