— Не могу, — сказал я. — Тороплюсь очень.

— Куда же ты торопишься, — слегка обиделся Миша.

— В этот… в з-з-зоопарк! — бухнул я.

— Хо! — шлепнул ладонью по лбу Миша. — Там ведь рядом зоомагазин. Купишь мне дафний, а? — он достал откуда-то из-под ремня сложенную в шестнадцать раз трешку.

— Это же много, — замялся я. — Дал бы лучше мелочи.

— А у меня всегда трешками, — сказал Миша. — Удобно, знаешь.

…Я вышел от Побойника, вертя в руках злополучную трешку, и не представлял — что же с ней теперь делать. «Ладно, — вздохнул я наконец. — Не обедняет. В крайнем случае, подколю к завещанию…»

К Лялькиным мне заходить не пришлось. Я их встретил на улице. Лялькин, обливаясь потом, катил на салазках большой зеркальный шифоньер, а Лялькина шла сбоку и поддерживала шифоньер двумя пальцами.

— Привет, — прохрипел Лялькин, сунув мне взмокшую ладонь. — Чего ж ты не поздравляешь нас с покупкой?

— Здравствуй, зайчик! — сказала Лялькина и поцеловала меня в нос.

— Здравствуй, слоник! — традиционно ответил я и чмокнул ее в ухо.

— Куда зайчик прыгает? — осведомилась Ляль-кина.

— Отпрыгался зайчик, старуха, — грустно сказал я.

Лялькина всплеснула руками.

— Женишься наконец-то! — сказала она. — На Люське Паникоровской?! Ну, поздравляю! Единственная натуральная блондинка в городе.

«Вот так рождаются сплетни, — раздраженно подумал я. — Теперь пойдут разговоры: дескать, слышали? — такой-то удавился. Из-за Люськи Паникоровской. Отказала ему во взаимности. Тьфу!..»

…Жора Виноградов понял меня с полуслова. Он как раз сидел в кресле, читал Лукреция Кара и, выслушав мои туманные намеки, сказал:

— Абсолютно с тобой согласен, отец. Жизнь наша тошная и неинтересная.

— Так вот, Жора, решил с нею распрощаться, — признался я.

— Одобряю тебя, — сказал Жора. — Вешаться думаешь или топиться?

— Ну, зачем же… Есть другой способ.

— Какой? — заинтересованно спросил Жора.

— Да просто. Ложишься в ванну, опускаешь туда кипятильник — и порядок.

— Ну, привет! — сказал Жора. — Физику надо изучать, милый. Так у тебя ничего не получится. Вылезешь, как огурчик.

— Почему это? — спросил я.

— А потому, — сказал Жора. — Пойми, голова садовая, ты же в одной среде будешь. Другое дело — если пяткой к стоку прислонишься…

— Постой! — запротестовал я. — Как же в одной среде? Ведь вода соединяется со сточной трубой.

— Ха-ха! — иронически сказал Жора. — Ну, поспорим.

— Поспорим! — загорелся я. — На бутылку коньяку.

— Идет, — сказал Жора. — А как проверим?

— Элементарно… Мне ведь все равно. Лягу в ванну и опущу кипятильник.

— Ну, нет, — жестко сказал Жора. — А если тебя кокнет? Кому я коньяк буду отдавать? Ишь какой великодушный. Мне этих жертв не надо. Если спорить — так уж спорить. По-честному…

Я вышел от Виноградова озадаченным. Черт! Как же ему доказать? Придется все-таки сегодня вечером идти к Паникоровской. Там у нее в гостях будет один инженер-электрик. Спрошу у него. И если Жорка окажется прав — черт с ним, поставлю ему завтра коньяк. Да, кстати, — насчет завтрашнего дня: по понедельникам ведь зоомагазин не работает. Не забыть бы во вторник купить Мише Побойнику дафний…

Отчего это скучно нам с Борей?

Вроде все у нас в ажуре. Зачет по сопромату мы спихнули, курсовой по деревянным конструкциям — тоже. Боря на институтских соревнованиях штангу толкнул весом сто тридцать килограмм, я на три десять с шестом прыгнул… А все равно скучно нам с Борей — ну хоть задавись.

Нашли мы райкинский нос из папье-маше, от Нового года оставшийся, гитару из-под кровати вытащили — отправились на гастроли по общежитию. Я нос нацепил, Боря на гитаре бренчит.

На четвертом этаже завернули в двадцать восьмую комнату, к знакомым дипломникам. Боря ударил по струнам и объявил:

— Выступает заслуженный артист без публики Брехло-Задунайский! Композитор Хурлы-Мурлы! Ария из оперы!

А я сложил руки на груди и запел как бы по-французски: «О, Пари!.. Я тужу, я бужу, ни гу-гу, ни жу-жу!..»

Дипломники так и попадали на кровати со смеху. А потом вытерли слезы и говорят:

— Ну спасибо, мальчики, за разрядку. А то у нас уже головы засохли от этих проклятых дипломов. Честное слово… А теперь, извиняемся, но вы все же дуйте отсюда. Не обижайтесь, парни, — работы у нас страшно много.

Вышли мы в коридор — скукотища жуткая. Куда податься?

— Пойдем к салажатам, — говорит Боря. Спустились на третий этаж — к первокурсникам. Заходим, глядим — тик в тик подгадали. Первокурсники сидят — человек восемь — керосинят. На столе — две бутылки Абрау-Дюрсо.

— Киряем? — спрашивает Боря.

— Бухаем, — поправляю я его.

— Бухаем-отдыхаем, — говорит Боря.

— Садитесь с нами, — вежливо предлагают первокурсники.

— Можно, — соглашается Боря. — Только сначала — концерт, — и объявляет мой номер. А я, приняв позу, исполняю.

Первокурсники культурно похлопали и говорят:

— Ну, теперь давайте садитесь.

И наливают нам по полстакана Абрау-Дюрсо.

Переглянулись мы с Борей (а мы друг друга с одного взгляда понимаем) и решили показать этим салагам, как пить надо. Есть у нас такой номер — «джигитовка» называется.

Боря пригнулся, я запрыгнул ему на шею, и мы аллюром поскакали вокруг стола. В нужный момент я перевесился «с седла», чисто снял стакан и на скаку выпил.

— Пей другой! — сказал Боря, заходя на второй круг.

Я выпил другой.

Первокурсники опять похлопали и налили Боре полный стакан. А сами интеллигентно отхлебнули по глоточку.

— Ну что, сынки, — сказал Боря, выпив. — Копнем в карманах на полштыка да сбегаем за ей, родимой?

— Не-е, — затрясли головами сынки. — Не стоит. Мы, видите ли, не то, чтобы гуляем сегодня. Это — так… У нас, собственно, литобъединение. Мы вот Женины стихи собираемся обсуждать. — И показывают нам на Женю — белобрысенького такого очкарика.

Боря ужасно расстроился.

— Видал салагу? — сказал он мне в коридоре. — Он памятник себе воздвиг нерукотворный!.. Евтушенко выискался!.. Ну тоска-а!

Спустились мы еще ниже — на первый этаж. На первом этаже сидит вахтер тетя Поля. Сидит — чулок вяжет.

Спели мы ей свою арию. Тетя Поля говорит:

— Ну чисто артисты!

— Скучно нам очень, тетя Поля! — пожаловались мы.

— А скушно, дак спать идите, — говорит тетя Поля.

Пошли мы, и правда, спать. Легли. Одеялами с головой накрылись. Боря полежал и вздыхает:

— Скучно, старик!

— Скучно, — подтверждаю я. — Никто нас не развлекает…

— Давай я по водосточной трубе с пятого этажа слезу, — вызывается Боря.

— Лезь, — говорю я.

Борька оделся в тренировочный костюм и полез.

Спустился до второго этажа и видит: сидит в открытом окне Нинка Козюлина — тоже поэтесса институтская. Мечтает о чем-то. И так размечталась, что не слышит, как Борька по трубе лезет. Борька покрепче трубу ногами обхватил, одну руку высвободил и потрогал Козюлину за нос.

Нинка заревела нечеловеческим голосом и брякнулась с подоконника в обморок.

А Борис спустился до земли, штаны отряхнул и заходит в общежитие снаружи.

Тетя Поля как увидела его — глаза завела и повалилась со стула.

Через пятнадцать минут две скорые помощи подрулили — одна к Нинке, другая — к тете Поле.

Ну, с Нинкой врачиха быстро разобралась. Послушала ее, постукала, плечами пожала, велела поужинать, если есть чего, и спать ложиться.

А с тетей Полей вышло большое недоумение. Потому что тетя Поля околесицу понесла: дескать, видела почти в то же самое время двух студентов Краюхиных Борисов. Один вот здесь вот с ней поговорил и наверх поднялся, а другой, точно такой же, через пять минут со двора возник.

Комендант общежития пришел. Товарищ Власов. Покачал головой и сказал неодобрительно:

— Ах, Сидоркина, Сидоркина! Поменьше спать надо на дежурстве, а то еще и не такое привидится.