Неожиданно страх охватил Лорел. Страх, что она полностью потеряла контроль над собой. Страх перед тем небывалым удовольствием, которое давал ей Джек. И старый страх, чьи корни были в прошлом, когда она видела только темные, грязные стороны секса. Теперь она уже все знала, но старый страх не умирает навсегда — он просто прячется в дальних уголках памяти и ждет часа, когда сможет появиться вновь. Она отогнала эти мысли и посмотрела на Джека.

Он поднял руку и дотронулся до ее щеки, лениво убрал прядь ее волос.

— Куда ты уходишь, 'tite chatte? — прошептал он, сдвинув брови.

— Никуда, — сказала она, избегая его взгляда.

— Обратно в Джорджию?

— Нет.

— Но ты возвращаешься туда, в памяти, oui?

Она подумала об этом какое-то мгновение, сомневаясь, будет ли уместно рассказать что-нибудь об этом периоде ее жизни. Одна половина ее хотела сохранить все тайны, спрятать прошлое, защитить себя. Но казалось забавным пытаться скрыть что-нибудь от человека, которому были доступны все сокровенные тайны ее тела, который уводил ее в ослепительные высоты блаженства и держал ее в своих объятиях, когда они парили над землей. Она доверила ему свое тело, а теперь открывала ему другую часть себя, колеблясь, преодолевая робость, ощущая свою полную душевную беззащитность.

— Это приходит ко мне иногда, — наконец-то промолвила она. Она села и стала одеваться, не желая оставаться обнаженной долее, чем нужно.

Джек натянул, джинсы, застегнул «молнию», оставив незастегнутой пуговицу.

— Ты можешь говорить об этом?

Она пожала плечами, как будто это было неважно или легко, когда все это было далеко.

— Я думаю, ты читал об этом в газетах.

— Я читал кое-что из того, что писали газеты, но я сам пару раз был в переделках, поэтому знаю, что к любой истории можно многое прибавить.

Лорел оделась и села на одеяле, охватив руками колени и внимательно глядя на реку.

Выводок лесных уток кружился в воздухе, выискивая место для посадки.

Они одновременно коснулись воды, поскользили по ней несколько метров на широко расставленных перепончатых лапах и наконец удобно уселись на воду.

— Это началось с трех ребятишек и истории о клубе, который собирался раз в неделю, — начала она, внутренне собравшись противостоять тому, что надвигалось. Даже теперь, несколько месяцев спустя, после того как у нее забрали это дело, детали и образы, яркие и уродливые, возвращались и вновь погружали ее в мир страданий. Руки сжали голень так, что суставы пальцев побелели.

— Обвинения были чудовищны. Детская порнография, сексуальные извращения. Детей заставляли молчать. Перед ними убивали маленьких животных, разрывали на части, тем самым показывая, что может случиться с ними, если они вдруг расскажут кому-нибудь о том, что делают в клубе. Но дети испугались того, что может случиться, если они будут молчать.

Они пришли ко мне потому, что я была в их школе. Я говорила о справедливости, о том, что надо совершать правильные поступки и бороться за правду. — Она иронически сжала губы. — Бедные создания, они поверили мне. Я верила ceбe.

Она даже видела их, все эти маленькие личики, которые внимательно смотрели на нее снизу вверх, глаза совершенно круглые, когда они впитывали то, что она говорила им о благородной миссии служения справедливости. Она даже ощущала чувство гордости, правоты. Она верила, что правда всегда победит, если человек будет достаточно упорно работать, достаточно сильно верить и бороться с чистым сердцем.

— Никто не хотел, чтобы я занималась этой историей, потому что взрослые, которых обвиняли, были недосягаемы. Учитель, зубной врач, член совета методической церкви. Безупречные горожане с высоким социальным положением. Просто они были педофилами, — горько сказала она.

— Что заставило тебя поверить детям?

Как она могла объяснить? Она знала, что это значит рассказать о секрете, потому что у нее была своя тайна. Она знала, какая нужна смелость, чтобы поделиться этим секретом, потому что у нее никогда не было на это смелости.

Вина пронзала, как нож, и было так больно, что она закрыла глаза. Она никогда не находила в себе силы противостоять непреклонному характеру своей матери или подвергнуть испытанию ее любовь.

Не говори маме, Лорел. Она не поверит тебе. Она возненавидит тебя за это. У нее будет приступ, и ты будешь виновата, ты.

Если бы она не была так труслива, если бы она поступила правильно, смело…

Перед глазами всплыл облик Саванны, взъерошенной, зовущей, играющей роль жертвы с отчаянием и пробуждающейся сексуальностью.

Она резко встала и спустилась к кромке воды, желая скрыться, убежать не только от Джека и его вопросов, но и от своего прошлого, от самой себя. Он последовал за ней. Она чувствовала, что он следует за ней, чувствовала его тяжелый взгляд на спине.

— Почему ты поверила им, Лорел?

— Потому что они нуждались во мне. Нуждались в справедливости. Это была моя работа. Я не искупала вину. И это не имело отношения к моему детству.

Он посмотрел на нее долгим, спокойным взглядом, в котором были и сожаление, и разочарование.

— Я приехала сюда не для того, чтобы обсуждать давно прошедшие события. Мне нужна помощь, чтобы справиться с тем, что происходит сейчас.

— Разве ты не видишь, Лорел? Прошлое — это как раз то, что вертится вокруг настоящего.

— Я не пыталась искупить вину.

Она постаралась вздохнуть, но ее легкие замерли, не хотели впускать этот влажный воздух. Что-то сильно давило внутри.

Контроль. Ей нужен контроль. Она решила отбросить все другие мысли и рассказать так, чтобы это удовлетворило Джека и как можно меньше затронуло и разволновало ее.

— Мы работали день и ночь, чтобы выстроить это дело. Имелись доказательства, но ни одно из них не могло служить прямым доказательством. И все время они искали сочувствия у общества, говоря, что стали жертвами охоты на ведьм, утверждая, что я хочу на их спинах въехать в государственную службу адвокатов. — Она сжала руки в кулаки, чтобы подавить гнев, нараставший внутри. Гнев был настолько силен, что она дрожала. — Боже, они были такие скользкие, самодовольные, умные!

— Ты веришь в зло, не правда ли, Лорел? Ей хотелось закричать, и она сжала зубы.

— Добро должно побеждать зло. Все, что у нас было, — это показания детей, — Она судорожно глотала воздух. — Но дети не считаются надежными свидетелями. — «Не вздумай кому-нибудь рассказать, Лорел. Никто не поверит тебе».-Паркер, генеральный прокурор…-Сейчас она дышала, как будто бежала слишком долго и слишком быстро. Кожа покрылась пленкой пота, липкого— и холодного. — Он забрал у меня дело. «Это был политический взрыв», — он сказал. Я не могла заниматься им.

Джек шагнул ближе, его сердце подстроилось к ритму ее сердца. Он чувствовал короткие разряды электричества, возникавшие между ними.. Он положил руку ей на плечо, и она вздрогнула, как от удара тока.

— Ты сделала все, что смогла, — мягко сказал он.

— Я проиграла, — прошептала она и стиснула виски. Он понимал, что она мучительно страдает. — Они были виновны.

— Ты сделала все, что от тебя зависело.

— Этого было недостаточно, — простонала она.

Подняв брызги воды, поднялись и улетели утки. Прекрасные белые цапли взлетели и потянулись через реку, сердито перекликаясь, недовольные тем, что их побеспокоили.

Лорел отпрянула от Джека и побежала по берегу, спотыкаясь, плача, безумно желая убежать куда-либо. Она упала навзничь в грязный песок, свернувшись в тугой клубок горя, сотрясавшийся от рыданий.

Какое-то мгновение Джек стоял оглушенный, пораженный глубиной ее горя, испуганный. Чутье подсказывало ему держаться от этого подальше. Подобно животному, которое сторонится огня, он не хотел слишком близко приближаться к этому, не хотел рисковать, но спустя мгновение он стоял рядом с ней на коленях, гладя ее по голове.

— Не плачь так, дорогая, — шептал он хрипло. — Ты сделала свое дело. Ты сделала то, что могла. Некоторые дела ты выигрываешь, некоторые — нет. Такова игра. Мы оба знаем это.