Для коз с места отправки выдан был фураж, то есть по охапке какого-то колючего сенца на каждую козу и на двух козлов. Расчет был на три дня пути: один день в Греции, один на соседние державы, еще один — чтобы доехал Петро до своей станции.

Дядькам очень хотелось узнать об этом закордонном сене.

— Да разве я его видел? — сплевывал со зла Петро. — В вагоне же темно, считай. Лег я спать, а проснулся — козы съели все до основания! И из-под меня все повыдергали. Смотрю — ни сена, ни поддевки, ни пирожков с фасолью! И трех дней не стали ждать — слопали все за одну ночь. Не иначе, эти греки мне их голодными всучили…

Кому приходилось ехать трое суток в вагоне с голодными козами? Но что такое трое суток упорядоченного передвижения по железной дороге в сравнении, скажем, с двумя неделями беспорядочных странствий козьего вагона по станциям и полустанкам нашей необъятной железнодорожной державы?

А Петру Беззаботному на роду были написаны именно эти две недели!

За первые двое суток вагон с козами благополучно, в соответствии с расписанием, проехал через три державы, потом под ним сменили колеса, чтобы поставить на родные рельсы, — и вот уж выглядывай свою станцию! Козы мекали полифонично, и Петру слышалась в этом меканье только незначительная голодная грусть, и только отсутствие философского образования и незнание новейших теорий мифологизма не дали ему возможности своевременно услышать в этих звуках зловещую музыку сфер.

Не знал Беззаботный и того, что козы наделены чутьем предсказания и уже наперед видят, что их вагон не пойдет прямым ходом до нужной станции, а будет прицепливаться, перецепливаться к наинеожиданнейшим поездам, заталкиваться в тупики, загоняться в другие области и даже в соседние республики — и так целых две недели! А фураж был выдан из точного расчета щелк-щелк! — как в аптеке.

Козы балдели с голода. Меканье стало таким настойчивым, что на станциях люди сбегались послушать странные концерты.

Петро потом объяснял своим односельчанам:

— С голоду и не так еще запоешь! Я сначала, считай, спал и не прислушивался, а потом смотрю, а на меня два рогатых черта прут! С обеих сторон подступают и рогами нацеливаются, будто кишки из меня хотят выпустить. А козы с голоду уже и веревку мою сжевали. Теперь за вагон принялись — стенки так дружно обгрызали, что вскоре могли и дырки появиться! Ну! Я тогда за топор и на улицу!

Поезд в это время стоял в поле перед светофором, Петро выскочил из вагона и начал рубить зеленые кусты в полосе отчуждения. Нарубил, бросил в вагон, еле успел сам туда вскочить, потому что поезд уже тронулся.

Но теперь кормовая проблема уже была решена. На каждой станции или перед светофорами в поле Петро выскакивал из вагона и рубил все зеленое, все, что видел глаз, все, что сгрызут его валютные пассажиры. Неизвестно еще, как бы все это обернулось, если бы это были простые, низкопородные козы: может, и подохли бы от таких случайных и часто несъедобных кормов. Но Петро вез высокопородных животных, за ними тысячи лет, поэтому Петровы козы съедали все подряд, ели вечнозеленые насаждения, хвойные и лиственничные породы, с колючками и без колючек, сочное и сухое. Они сожрали бы и светофоры, и водокачки, и станционные здания, а может, даже и рельсы. Петро невольно выступал спасителем нашего железнодорожного хозяйства. Но разве же люди умеют надлежащим образом ценить благородство? О страшном человеке, который выскакивает из вагона и неистово рубит на станциях все зеленое, полетели вокруг самые странные слухи, его рисовали каким-то взбесившимся истребителем, врагом зеленого царства и всей окружающей среды, всполошились должностные лица, встревожилось общественное мнение, зазвучали гневные голоса: «Куда же смотрит милиция?»

Железнодорожная милиция попыталась задержать странного человека с топором. Но тот чуть было не огрел молоденького милиционерика, подступившего к нему на каком-то разъезде. Тогда решено было устроить целую облаву на порубщика. Однако из-за несогласованности действий, железнодорожного расписания и непредсказуемого передвижения вагона с козами получалось всегда так, что облава ждала Петра в одном месте, а он выскакивал из своего вагона в совершенно ином и рубил, аж щепки летели.

Когда наконец вагон с козами прибыл куда нужно и встречать его выехала целая делегация во главе с самим товарищем Жмаком, то увидели они худого, заросшего человека с неистовыми глазами, увидели, как соскочил он на землю и, ни на кого не обращая внимания, кинулся к месту посадки и начал там рубить ветки.

— Держите его! — закричал Жмак. — Это у него буржуазные пережитки.

С огромным трудом удалось уговорить Петра бросить топор. Не хотел никого слушать, хорошо, что Зинька Федоровна догадалась взять с собою Вустю, и та сманила своего мужа ароматами теплых плескачей со сметаной. Петро швырнул топор в сторону, сел на землю возле вагона и молча начал есть плескачи. Козы смотрели на него, тихо мекали, а из вагона вылезать не хотели, хоть ты их режь. Понравились им наши посадки у железных дорог!

Вся торжественность задуманной Жмаком церемонии полетела, как говорится, вверх тормашками, то есть собаке под хвост. Но ведь валютные козы привезены, вот они, а за ними — Жмакова слава и хвала!

— Нужно премировать Беззаботного за успешное выполнение задания, сказал Жмак Зиньке Федоровне. — Почему председатель сельсовета не выехал встречать такого героического гражданина?

— Председатель сельсовета стал в оппозицию, — объяснила Зинька Федоровна. — Он не хочет признавать коз.

— Признает! А будет упираться, объясним как следует!

Но пока товарищ Жмак собирался объяснить дядьке Вновьизбрать, начали происходить необъяснимые вещи с Петром Беззаботным. Оказалось, что дикая страсть рубить все зеленое, все растущее и плодоносящее не пропала в нем, а обретала все более угрожающий размах. Не помогали ни Вустины плескачи, ни бабкины лекарства, настоянные на березовых почках и на чебреце. Не рубил Петро только когда спал. Как только просыпался, то где бы ни был — в хате или на телеге — тотчас же хватал топор и рубил все, что зеленело перед глазами. Вустя дала знать сыну Ивану в райцентр. Иван срочно привез врача, прибыли они удачно: Петр как раз спал.

Врач был молодой и увлекался модным психоанализом.

— Мне надо только побеседовать с больным, и я вам даю гарантию, что все это у него пройдет, — пообещал он Вусте.

— Вы с ним только на дворе беседуйте, — попросила Вустя, — потому что если, проснувшись, увидит, что в хате, схватится за топор, бежит во двор и начинает рубить! Уже вырубил и сирень, и бузину, принялся за вишни и яблони…

— Все ясно, — почти весело потер ладони врач. — У вашего мужа синдром закрытого помещения.

— Да не знаю, то ли это циндрон или не циндрон, — заплакала Вустя, — но и на телеге, пока едет да спит, то ничего, а проснется — соскакивает на землю и рубит, что видит.

— Синдром движения или перемещения в пространстве, — еще с большим удовольствием потер руки врач. — Нет ничего проще, как лечить такие случаи.

— Ох, хотя бы! — взмолилась на него Вустя. — Да я вам и вишневочки, и индейку приготовлю, и…

Врач прервал поток ее обещаний.

— Наука не нуждается ни в каких вознаграждениях. Для нее главное торжество ее идей. А с вашим мужем сделаем так…

«Молодой, да ранний», — восторженно подумала Вустя, слушая врача.

А совет его был такой: вывезти сонного Петра в степь, выпрячь коней из телеги и так оставить. Беззаботный проснется, полежит, посмотрит — потолка над головой нет, движения тоже нет. Для синдромов — никакой поживы. Вот так полежит — и вылечится сам по себе.

(Конклюзия)[5]

Где-нибудь в другом месте совет врача выполнили бы просто и без лишних выдумок. Где-нибудь, да только не в Веселоярске.

Здесь же все сделали по-своему. Петра действительно вывезли в степь, но не просто в степь, а на Шпили, так что телега, на которой спал Беззаботный, была видна отовсюду! Под Шпилями же собралось довольно веселое товарищество, чтобы проследить, как проснется Петро и что он будет делать.