Все лето – в Labelle, и какое чудное лето, оставшееся в сознании сплошным светом, солнцем, радостью! В первый раз за много лет (второе – за всю жизнь!) провели его одни, то есть без гостей в доме. Поэтому ритм был такой спокойный, прозрачный. Работа (кончил книгу о Крещении и три статьи!), купанье, прогулки (никогда, кажется, столько не гуляли), вечер обычно с детьми и внуками в "большом доме". Все дети, все внуки. Церковь.
Переписка с Солженицыным – подчас мучительная, но об этом напишу отдельно.
Чтение: две книги Jouhandeau, переписка и театральные статьи P. Leautaud, "Jeunesse" Julien Green'a, "Le Temps Immobile" Claude Mauriac'a2 . Безмерный "нарциссизм" современной французской литературы. Иногда впечатление, что это не "дым, а тень, бегущая от дыма…"3.
Со вчерашнего дня – погружение в привычную суматоху семинарии, Церкви и т.д.
Особенно сильное чувство внутренней отрешенности, впечатление, что во всем этом действует почти кто-то другой, а не "я". Но чего – кроме покоя, тишины и свободы – хочет этот "я"?
Понедельник, 9 сентября 1974
В субботу утром уборка с Л. дома: он вдруг снова становится своим, нашим – после летнего отчуждения. Физическое удовольствие от этого.
Потом поездка автомобилем в Филадельфию – на банкет по случаю освящения нового храма, где я – "guest speaker"4 . Радость от самой поездки: сереньким, "погожим" днем, огромный мост через Delaware River на фоне такого же огромного заката, два часа "созерцания" – как всегда, целительного, насущного…
1 Съезд выпускников (англ.).
2 П.Леото, "Молодость" Жюльена Грина, "Неподвижное время" Клода Мориака (фр.).
3 Из стихотворения Ф.Тютчева "Как дымный столп светлеет в вышине!".
4 приглашенный докладчик (англ.).
Вчера начал работать над своим новым курсом: Liturgy of Death1 . И снова поражаюсь: как никто этим не занимался, никто не заметил чудовищного перерождения религии воскресения в похоронное самоуслаждение (с оттенком зловещего мазохизма; все эти "плачу и рыдаю…"). Роковое значение Византии на пути Православия!
Кончил "Le Temps Immobile" Claude Mauriac's. Как я понимаю его страстную озабоченность временем, его утечкой, его неподвижностью.
Среда, 11 сентября 1974
Вчера завтрак с Андреем Седых в ресторане напротив "Нового русского слова". Поразительное постоянство, неизменность эмигрантской атмосферы: грязная лестница с надписью на картонке по-русски (!) – "Просьба закрывать дверь" (наверное, висит двадцать лет!). Все те же "русские дамы". Та же смесь убожества, провинциализма и сплетен. Сам Седых – очень симпатичный хитряга. Горько жаловался на "новейших", обижен на Солженицына… Самое интересное в нем: он свидетель 30-х годов в Париже, "золотого десятилетия" русской эмиграции.
Понедельник, 16 сентября 1974
В субботу и вчера после обедни ездили с Л. на Jones Beach. Солнце, океан, песок: какой это праздник, "символ" полноты и блаженства.
Все эти дни чтение, работа в связи с новым курсом (Liturgy of Death). И, как всегда, то, что казалось извне сравнительно простым, вдруг предстает во всей своей глубине и сложности. Смерть стоит в центре и религии, и культуры, отношение к ней определяет собою отношение к жизни. Она – "перевод" человеческого сознания. Всякое отрицание смерти только усиливает этот нервоз (бессмертие души, материализм и т.д.), как усиливает его и приятие смерти (аскетизм, плоть – отрицание). Только победа над ней есть ответ, и он предполагает transcensus2 отрицания и приятия ("поглощена смерть победой"). Вопрос в том, однако, в чем состоит эта победа. Смерть раскрывает, должна раскрыть смысл не смерти, а жизни. Жизнь должна быть не приготовлением к смерти, а победой над ней, так чтобы, как во Христе, смерть стала торжеством жизни. Но о жизни мы учим без отношения к смерти, а о смерти – безотносительно к жизни. Христианство жизни: мораль и индивидуализм. Христианство смерти: награда и наказание и тот же индивидуализм. Выводя из жизни "подготовлением к смерти", христианство обессмысливает жизнь. Сводя смерть к "тому, иному миру", которого нет , ибо Бог создал только один мир, одну жизнь, – христианство обессмысливает смерть как победу. Интерес к "загробной участи" умерших обессмысливает христианскую эсхатологию. Церковь не "молится об усопших", а есть (должна быть) их постоянное воскрешение , ибо она и есть жизнь в смерти, то есть победа над смертью, "общее воскресение".
1 Литургия смерти (англ.).
2 выход за пределы (лат.).
"To come to terms with death"1 … Написал это в своей лекции, но это "изнутри". В 53 года (стукнуло в пятницу…) пора, как говорится, "подумать о смерти", включить ее – как увенчание, все собою завершающее и осмысливающее, – в то мироощущение, которое я именно ощущаю больше, чем могу выразить в словах, но которым я в лучшие минуты жизни действительно живу.
Для памяти отмечу следующие важные "открытия":
– В смерти нет времени. Отсюда умолчание Христа и подлинного предания о состоянии умерших между смертью и воскресением, то есть о том, о чем больше всего любопытствует не-подлинное предание.
– Ужас умирания. Может быть, для внешних? Смерть, две недели тому назад, Мариночки Розеншильд, утонувшей спасая своих детей. Ужас этой смерти для нас. А для нее? Может быть, радость самоотдачи? Встреча со Христом, сказавшим: "Больше сея любви…"2.
– Что исчезает в смерти? Опыт уродства этого мира, зла, текучести… Что остается? Его красота, то, что радует и тут же мучит: "Полевые пути меж колосьев и трав…"3 "Покой". Тот покой субботний, в котором раскрывается полнота и совершенство творения. Божий покой . Не смерти, а жизни в ее полноте, в вечном ею обладании…
Пятница, 20 сентября 1974
Сегодня, лежа в кровати (простудился и, следовательно, блаженствовал) думал о своих sic et non. Выходит так (и так было с тех пор, что я себя помню), что во всем том, что я люблю, считаю своим и с чем себя так или иначе отождествляю – религия, Церковь, тот мир, к которому я принадлежу по рождению, воспитанию, вкусам и убеждениям, – я остро вижу их неправду и их недостатки. В том же, что я не люблю и от чего отталкиваюсь, – "левизна" во всех ее проявлениях, – я вижу его правду, пускай даже и относительную. "Внутри" религии я ощущаю себя радикальным contestataire4 . Но с contestataire'ами я чувствую себя консерватором и традиционалистом. Отсюда всегда мучительная трудность общения с любым "лагерем", отвращение от всех людей с "целостным мировоззрением" и идеями, приведенными в "систему". Все "законченное", завершенное и, следовательно, не открытое к другому , мне кажется тяжелым и самим себя разрушающим. Это в равной мере относится и к идеям, и к чувствам. Ошибочность – по моему убеждению – и всякого "диалектизма": тезис, антитезис и синтез, снимающий противоречие (то есть опять называющийся "целостным мировоззрением" и "идеологией"). Я думаю, что открытость и незавершенность должны всегда оставаться, они-то и есть вера , в них-то и встречается Бог, Который совсем не "синтез", а жизнь и полнота. Может быть, это и есть "апофатика", via negativa: интуиция, что все "завершенное" – измена Богу,
1 Примириться со смертью (англ.).
2 Ин.15:13.
3 Из стихотворения И.Бунина "И цветы, и шмели, и трава, и колосья…".
4 спорщиком (фр.).
превращение всего в идола . Совершенство в искусстве пропорционально его открытости : совершенное искусство вечно открывает то, что оно открыло, являет то, чего явлением оно было. Потому и в "идеях", богословии, философии и т.д. живет, остается лишь одно то, что сродни искусству, и только в ту меру, в какую оно сродни искусству.
Суббота, 21 сентября 1974
Прочел вчера "одним махом" книгу Jean Daniel "Le temps qui reste"1 . Подкупающая жажда добра, победы добра в мире при полной невозможности верить. Очень замечательное "свидетельство.