Фатима также рассказала, что Конго-Браун был эпилептиком, в определённые фазы луны он впадал в состояние необычного возбуждения и отождествлял себя с Мохаммедом Дарашеко. При этом у него останавливалось сердце и прекращалось дыхание, а черты лица изменялись так, что все, кто знал Дарашеко — а они его раньше часто видели в Париже, — были уверены, что это действительно он. Кроме того, в этом состоянии Конго-Браун обладал непреодолимой магнетической силой, не произнося ни слова, он мог заставить любого человека повторять за собой любые телодвижения и выверты.

На окружающих как будто нападала пляска святого Витта, которой они не могли сопротивляться. В гибкости Конго-Брауну не было равных, он в совершенстве овладел всеми необычными позами дервишей, с помощью которых, как говорят, можно вызывать загадочные явления и перемещение сознания — перс лично его обучил; эти фокусы были настолько трудны, что их не смог бы повторить ни один акробат на свете, даже из тех, которых называют «человек-змея».

Путешествуя из города в город вместе с кабинетом восковых фигур, Конго-Браун якобы временами использовал свою магнетическую силу, чтобы тренировать мальчиков на таких акробатов-змей. Большинство, правда, в результате его упражнений ломали себе хребет, у остальных же они оказывали слишком сильное воздействие на мозг, так что бедняги навсегда становились идиотами. Слушая признания Фатимы, наши врачи, само собой, только качали головами, но позднее произошло нечто, что, вероятно, всё-таки заставило их призадуматься. Конго-Браун исчез прямо с допроса через соседнее помещение, и следователь рассказывал, что только он собирался приступить к записи показаний чернокожего, как тот вдруг уставился на него, странно жестикулируя. Заподозрив неладное, следователь хотел позвать на помощь, но его тело уже оцепенело, язык как-то вывернулся, теперь он уже не может этого описать (состояние это, по-видимому, прежде всего поражает язык), и затем упал без сознания.

Удалось ли выяснить что-нибудь о том, каким образом Мохаммед Дарашеко разделил ребёнка на две части, не лишив его при этом жизни? — перебил Зебальдус.

Нет, — покачал головой доктор Кройцер. — Но я нередко вспоминаю то, о чём рассказывал мне Тома Шарнок.

Человеческая жизнь представляет собой нечто совершенно иное, чем мы думаем, говорил он не раз, она состоит из различных магнетических потоков, циркулирующих как внутри, так и снаружи нашего тела; и те учёные, которые утверждают, будто бы человек не сможет жить без кожи из-за нехватки кислорода, глубоко ошибаются. Вещество, которое наша кожа получает из воздуха, вовсе не кислород, а некий флюидум. Вернее, кожа его не получает, а служит лишь своего рода решёткой, обеспечивающей ему поверхностное натяжение. Наподобие металлической решётки — если её опустить в мыльную воду, каждая отдельная ячейка будет затянута мыльным пузырём.

Душевные качества человека тоже зависят от преобладания одних течений над другими, говорил он. Так, например, если слишком много одного из них, то возникает характер настолько порочный и развращённый, что мы даже не в силах представить себе такое.

Мельхиор на минуту замолчал, погрузившись в свои мысли.

И когда я вспоминаю об отвратительной натуре карлика Данандшая, которая, впрочем, одновременно служила ему источником жизни, то с ужасом понимаю, что эта теория, возможно, не так уж далека от истины.

Вы говорите так, как будто близнецов уже нет в живых, — удивился Синклер. — Неужели они умерли?

Несколько дней назад! И это к лучшему. Жидкость, в которой один из них проводил большую часть своего дня, испарилась, а состав её был неизвестен.

Мельхиор Кройцер неподвижно смотрел прямо перед собой.

— Было и ещё многое другое, — начал он с дрожью в голосе, — невообразимое, чудовищное, кошмарное… слава Богу, что Лукреция этого никогда не узнает, на её долю и так выпало немало! Бедняжке стоило только раз взглянуть на ужасное раздвоенное существо, как она тут же рухнула замертво! Её материнское чувство словно раскололось на две половины.

Позвольте мне на сегодня закончить! Едва вспомню о Баю и Данандшая — чувствую, начинаю сходить с ума…

Он что-то пробурчал себе под нос, затем вдруг вскочил и закричал:

— Налейте мне вина! Я больше не хочу об этом думать. Немедленно, что-нибудь другое. Музыку, что угодно — лишь бы не думать об этом! Музыку!

Он бросился к стоявшему у стены лакированному музыкальному автомату и опустил монетку. Дзинь. Она полетела вниз. Послышалось шипение. Зазвучали первые аккорды песни, сначала приглушённо, затем всё громче. Через мгновение комната заполнилась дребезжащим голосом: